Читать книгу "Укусы рассвета - Тонино Бенаквиста"

— Как же они вас нашли?

— Видимо, они уже несколько недель ищут случая прижать вас к стенке. Они знали, что вы устраивали прием на улице Круа-Нивер. Видели, как ваши люди пропустили нас с Бертраном. Подождали, когда мы выйдем, дождались только меня одного и проследили до моей штаб-квартиры — ночного заведения около Пигаль. А потом устроили там настоящий спектакль — разыграли клиентов-пьянчуг, вошли в курс дела, освоились как следует и стали меня пасти — что бы я ни делал, ходили за мной по пятам и даже в один прекрасный вечер завалили охранника, который зазнался не по чину, угрожая мне. Так вот, сегодня утром они сбросили маски: вышибли информацию из моего приятеля-сумиста и взяли в заложники ваших детишек. В общем, они спецы, эти ребята; не знаю, чем уж вы им так насолили, не знаю, легавые они или гангстеры, но работают они грамотно. На сегодняшний вечер забита стрелка — стандартный обмен, старый на малых, детишки на отца. Кажется, они твердо настроились вас убрать. На вашем месте я бы туда не ходил. Свидание грозит быть коротким.

Пауза. Он молчит, обдумывая мои слова. Все, что я говорю, правда, и к тому же я ничего не утаил. Выложил ему все. Как хочешь, так и понимай. В данную минуту Этьен уже не слышит свой рок, его лишили любимой музыки, вот что его убило, и вскрытие ничего не даст, они установят смерть от пули, дураки безмозглые.

— Я знаю, кто их послал. Я был слишком надежно защищен, они не могли меня достать. Чтобы добраться до меня, им понадобились Джордан и Вьолен.

— Ах да, чуть не забыл, им нужна вдобавок еще одна штука, они называют это «The book». Но вы можете не говорить мне, что это такое, я уж как-нибудь переживу.

— Это мои мемуары.

— Мемуары?.. Ага, мемуары… — Я с минуту помолчал, давая уложиться этому словцу у себя в голове.

— Они и их получат… Я был к этому готов. Меня предупредили, еще там.

— Ну, мне плевать, поступайте, как хотите. Мое дело передать.

Я чувствовал, что сейчас он опять расхнычется; я был готов избить его, лишь бы он перестал думать о своих проблемах, о своей жизни, о своих детях, о своем смертном приговоре, лишь бы уразумел наконец главное: что этот старый дурень Этьен лишился своей музыки. И что мне понадобится еще куча бабок, чтобы оплатить билет Жан-Марку. Я ждал, когда он перестанет всхлипывать и задышит нормально.

Хотя и делал вид, что его мемуары мне до лампочки, но все же не смог удержаться и спросил, намеренно небрежно:

— Что же в них такого замечательного, в ваших мемуарах?

И только задав свой вопрос, я понял, чего ожидал.

Эффект был потрясающий: у него просветлело лицо, он с идиотски счастливым видом схватил и потряс мою руку.

— Вы быстро читаете? Я не посмел вам предложить…

— Успокойтесь. И лучше сами вкратце изложите мне содержание.

— Это невозможно. Они не укладываются в резюме, и отдельные фрагменты тоже никто не сможет отобрать, особенно я. Но мне совершенно необходимо, чтобы вы это прочитали. Очень нужно, вы понимаете?..

— Нет.

— Я писал их специально для моих детей. Даже не зная, существуют ли они, как выглядят и чем живут. Не подозревая даже, что их двое. Они должны, должны услышать от вас, что там написано. Неужели вы мне откажете?

— Ну так суньте им копию сегодня вечером, украдкой между двумя выстрелами.

— Антуан, вы должны прочесть это, ведь никто не знает, что может случиться… Вы не откажете, Антуан?

Нет. Я сказал «нет». Он улыбнулся мне, счастливый донельзя. И повез меня туда, где хранились его знаменитые мемуары. Я не протестовал.

Знал бы он, до чего мне безразлично все, что может случиться с ним самим и с его драгоценными отпрысками. Если я и согласился, то лишь из-за какого-то смутного предчувствия, что в этой рукописи заключено все. Все. И начало, и конец. Там, в этих мемуарах, были страдание и боль, Париж и Нью-Йорк, безумие и цинизм, пистолетные выстрелы и укусы, темница Бертрана и смерть Этьена. Все.

* * *

Но я обнаружил и нечто большее. Страница 6:

«..и эти истекшие тридцать шесть лет не имеют никакого значения, если взглянуть на них с высоты сегодняшнего дня; я даже не очень уверен, что они сыграли какую-то роль в моем становлении, у них была лишь одна заслуга: они помогли мне найти дорогу к ней. И вряд ли у меня была альтернатива; боюсь даже думать о том, что мы могли встретиться иначе — она и я. С первого же дня — я знаю, я помню это! — мне захотелось, чтобы она рассказала о себе, но только не здесь — у меня в кабинете, а в любом другом месте — в кафе внизу, на ярмарочном гулянье, в сквере, где угодно, только не в этом кресле, еще не остывшем от предыдущего пациента. Мой кабинет на улице Реомюра вдруг предстал передо мной в своем истинном обличье — старомодным, чопорным, безнадежно унылым, я всегда мечтал о таком. Но было слишком поздно что-либо менять; я принял ее здесь, и мне пришлось усадить ее в этой тишине. И в это кресло. Вот она — моя первая ошибка».

Ничего общего с бесстрастным слогом преуспевающего практика-врача. Напротив — одни эмоции, бурные, неудержимые. Ни единого слова, относящегося к его теории, одно лишь желание отринуть свою профессию, обвинить ее в случившемся. Человек говорит о себе предельно искренне, иногда сожалея о заблуждениях, но не о поисках истины. О своих исследованиях он рассказывает ниже, всего в нескольких словах.

«..Признаюсь, идея показалась мне забавной, скорее провокационной, нежели перспективной; я веселился как сумасшедший. Я абсолютно ничего или почти ничего не знал о вампиризме, но мне вполне хватило традиционных представлений о нем, отраженных в фильмах серии Б. Приятель-хирург, с которым мы делили ординаторскую (как же его звали — Мишель? или Матьё?), одолжил мне свою пишущую машинку и читал мои опусы, умирая со смеху. Кроме того, он изощрялся во всевозможных выдумках, создавая „подходящую атмосферу“: совал мне под подушку челюсти из анатомички, ставил в холодильник бутылки с плазмой, прибивал распятие на дверь, таскал из морга трупы с израненными шеями и укладывал в мою постель; я уж не говорю о том, что он являлся ко мне по ночам в виде призрака, вымазав себе физиономию белилами, а глаза и рот кроваво-красной помадой. В общем, обстановочка в ординаторской была веселее некуда; я еще долго вспоминал о ней с ностальгией».

Мемуары состояли из двух частей; первая занимала меньше ста страниц и завершалась его бегством в Соединенные Штаты. Она была почти целиком посвящена его встрече с мадемуазель Р. Каждая строчка буквально дышала ею, его любовью к ней. Страница за страницей — признания, сомнения. А потом вдруг предательство, внезапный разрыв. Ее жгучая ненависть к нему. Он описывает, как она сломлена и разбита, как становится узницей в родительском доме. Он страдает, но кольцо уже сжимается вокруг него. Он отвержен, опозорен. Бегство из страны. И последние строки:

«Если бы я мог начать все сначала?.. Меня неотступно мучит этот вопрос. Вот для чего нужны мемуары — чтобы задавать себе вопросы. Нет, я знаю, что ничего уже не исправишь, что все бесполезно: я загубил чужую жизнь, а быть может, и две, и остатка моей собственной жизни не хватит, чтобы искупить этот грех. Я знаю только одно: я любил эту женщину. Я ее действительно любил».