Читать книгу "Паук - Патрик Макграт"

Однажды глубокой ночью, до того, как начался напев, Паучок лег на спину возле камина и полез за тетрадью. Грязная тетрадь появилась на свет, он понес ее к столу и раскрыл на последней записи. Взял карандаш и принялся писать.

Присутствие в моем теле червя и пауков (писал он) открыло мне, что я мертв. Я сделаю вот что. Завершив эту запись, надену пальто и выйду из дома. Ночь ясная, луна почти полная. Я тихо выйду и пойду к реке, мимо складов, к скользким, покрытым зеленой слизью ступеням. По пути буду часто останавливаться, подбирать камни, чем тяжелее, тем лучше, и набивать ими многочисленные карманы своих одежек. Мой шаг наверняка станет замедляться по мере того, как одежда будет становиться тяжелее, но я буду идти вперед по безлюдным, освещенным луной улицам, и когда подойду к скользким ступеням, буду весьма тяжелым. Странную фигуру будет представлять собой ваш старый Паучок — пустой внутри, не считая пауков и червя, окутанный снаружи картоном, газетами, слоями тяжелой от камней одежды — и мертвый! Странный зомби, а? Встану на верхней ступеньке, буду глядеть на протянувшийся по воде лунный свет и думать о Северном море. Думать об этом пустом море под луной, а когда начну осторожно спускаться, мысленным взором представлю бледный свет, поблескивающий на его зыби, и когда река уже завертится вокруг больших стоптанных башмаков из сумасшедшего дома, когда подхватит и станет дергать манжеты фланелевых брюк, когда носки и обертки на ногах промокнут, буду думать о тишине залитого лунным светом моря. А когда войду в воду по грудь, буду все еще думать о Северном море и внутренне ликовать, о да, непременно буду радоваться перспективе тишины, темноты, влаги, сна. А когда река примет меня в свои объятия и я пойду ко дну, от вашего старого Паучка ничего не останется, кроме грязной тетради в дымовой трубе.

Красивая картина, не так ли? Красивая смерть. Но она не для меня. Я покончу с собой не таким способом, хотя он и кажется привлекательным: тишина, влага, освещенная луной зыбь. Нет. Для меня существует только один выход, и это не река. Я думал о нем уже несколько недель, с тех пор как нашел веревку, которую Хилда пыталась у меня отнять! Я ее нашел. Обнаружил в шкафчике под кухонной раковиной и теперь собираюсь пустить в дело. Где? На чердаке, разумеется, где ее треклятые твари смогут увидеть, до чего меня довели! Пусть гогочут, гудят, затягивают свой напев и топочут своими гнусными ногами, пусть поднимают пыль в лунном свете и рисуют картины на крыше, разве это помешает вашему старому Паучку влезть на сломанный стул, продев свободный конец веревки в ушко, чтобы образовать петлю? Разве помешает перебросить веревку через стропило? И сунуть в петлю голову? Помешает оттолкнуть ногой стул? Ни в коем случае!

О, хватит. Прислушайтесь, в доме такая тишина, что слышно, как мертвые души кашляют и бормочут во сне. Но вот вопрос: почему я все время думаю о зубах Джона Джайлса? О вставных, которые он получил после того, как у него вырвали собственные. Они лежали в стакане с водой на полке в комнате санитаров, перед едой он поднимался и брал их, а потом возвращал. Так вот, как-то весной Джон был несколько месяцев очень спокоен, и летом было решено в первый (и единственный) раз перевести его в нижнюю палату; кроме того, решили, что раз его можно перевести вниз, то ему можно постоянно носить зубы. Я тогда работал на огороде, и одной из больших радостей для меня был крикет, из старого чайного сада мне было хорошо видно поле внизу. И однажды Гэндерхилл принимал команду из соседней деревни, все пациенты из нижних палат вышли посмотреть игру, Джон тоже. Может быть, причина заключалась в солнце, но среди игры он разволновался. Оттуда, где я работал, слышны были удары битой по мячу, аплодисменты, внезапные крики на судью, все звуки явственно поднимались по склону холма — и неожиданно я услышал громовой рев:

— Остин Маршалл, где мои мозги? Где мои мозги, гад?

Я посмотрел вниз и увидел среди игроков Джона. Он устремил взгляд к зданиям вверху и тряс кулаками.

— Гад! — орал он. — Где мои мозги?

(Джон думал, что, пока он спал, его мозги похитил главный врач.)

Четверо санитаров с беспокойством пошли к нему по траве, но тут сам доктор Остин Маршалл появился на верхней террасе и крикнул:

— Джон, в чем дело?

Я повернулся к нему, прикрывая глаза от солнца. Но вид главного врача лишь еще больше разъярил Джайлса, и он бросился бегом к лестнице. Санитары вскоре одолели его — он отчаянно сопротивлялся — и, все еще продолжавшего кричать, поволокли вверх по лестнице и прямиком в жесткоскамеечную палату. Только потом обнаружилось, что во время борьбы он потерял зубы.

Несколько дней эта история служила нам пищей для разговоров, а потом мы о ней забыли. Но две недели спустя я рвал салат-латук с грядок у дороги. В то лето он вырос у меня замечательным, то был сорт «аугустас», зеленый, хрустящий, гибкий. Лето стояло прохладное, для латука это хорошо, в жару его листья становятся горькими. Я выращивал всякие сорта, но «аугустас» нравится мне больше всех, листья у него самые нежные и вкусные. Я рвал его и возле самой дороги наткнулся на особенно великолепное растение. Раздвинул толстые зеленые листья, и внутри, прямо посередине, оказались зубы Джона! Скалящиеся на меня! А потом мне показалось, что латук сказал:

— Где мои мозги, гад?

Странная штука, не так ли? Ваш старый Паучок с негромким смехом лезет за табаком. Последняя цигарка на дорогу, потом я вынимаю носок, достаю ключи — и на чердак!