Читать книгу "Охота на медведя - Петр Катериничев"

Приехал, на даче все нормально... А я не сдержался: день был несуетный, хотя и холодный, да к вечеру потом подморозило еще... А я с собою поллитровку «Столичной» захватил-таки: при моей Антонине не шибко разгуляешься, да и страдает она, на Люську-то, дочку, глядючи, если чего — может и по мордасам приложить, с нее станется. А тут, думаю, выветрится все до вечера.

Одному мне первую пить завсегда совестно. Ну и пошел я к сторожу. А дежурил в тот день Семен Тарасович Тараненко, он пять лет как пенсионер, и в нашем же кооперативе у него дача, вот и устроился подрабатывать. Сели мы с ним в аккурат в обед, выпили, закусили сальцем да огурчиками: Тараненко тот Семен напрочь обрусевший хохол, а хозяйственность осталась, и сало у него — чудо, не сало. Сам и коптит. И казенную водку никогда не покупает: экономит. Да и самогон у него свой, на зверобое, ох, заборист! И — никакой химии. Он вообще-то не заводной, степенный дядька, а тут мы так ладком сидели, да тепло — «тэн» у него в вагончике... Выпили по двести пятьдесят той «Столичной», а закусили плотно, только-только уши потеплели да разговор завязался... Кому охота на «потом» думать? Да люди не зря говорят: поздно выпитая вторая — это зря выпитая первая.

Достал Тарасыч свою горилку, и мы уже хорошо сели. Рассказал он, кто на даче нынче, Гриневых, родителей ваших то есть, помянул: дескать, тоже приехал проведать, сам Федор Юрьевич, значит, за рулем, А еще сказал, какие-то парни проходили, молодые, поджарые, оба-двое — будто полтинники одной чеканки: не похожи, а не различить, и лица — незапоминающиеся. Да и в очках дымчатых оба были, а когда глаз не видишь, и человека вроде нету, так, видимость одна. Как тут запомнишь? Тарасыч было окликнул их, да они даже не замедлили, так и шли себе, по-хозяйски, и Тараненко догадку тогда высказал: дескать, служивые ребята, глаз у него наметанный, — потому как на одну мерку скроены... Может, кого из новых русских тех пришли приструнять, может, еще что... Высказался он и в том смысле, что могли бы быть какие охранники или порученцы от крутых, да только те на машине бы прикатили, пешком ни за что не потопали бы. Ну а вдогон Семен Тарасович им не пошел: люди опрятные, не бомжи, да и лишний раз с молодыми вязаться — кому оно нужно? Не прежние времена. Тогда и пост был пост, и порядок уважали, и сторож, если на то поставлен, себя служилым человеком чувствовал. А нынче не то: каждый своим разумением выживает.

Это я потом подумал: может, следили они уже за вашим-то батяней? Парни те стылые? Да кто наперед в этой жизни что нагадать может? Никто.

Ну вот. Просидели мы с Тараненкой часиков до пяти, а может, и до полшестого. Он отдыхать лег: ему же на сутки, а мужчина он обстоятельный, ночью службу тоже несет; раньше при нем и собака была, московская сторожевая, Громом звали, да пропала дней десять до того; сначала Тарасыч и не сильно сокрушался, думал, по сучкам сбег песик, придет, а как неделя минула — запечалился. С таким ночью ходить сподручно, да и в вагончике если сидеть — все ж живая душа.

Днем-то Тарасыч без ружья сидел, а ночью «тулку», двустволку, с собою брал: все спокойнее. А то время какое: бомжи и те могут ножиком прикончить, а наркоманы — те подавно, если заведенные и поперек им что скажешь. А у Грома, бывало, не забалуешься: авторитетный был псина. Большой, что теленок. Но не злой.

Глава 42

Вот таким манером наговорились мы, он прилег, а я... Завело меня. Не поленился до Теремков протопать, там палаточка стоит, потому как остановка автобусная и народ бывает. Ну и вот. Взял я в той палаточке пару чекушек: оно палево, конечно, но никто не травился, да и дешево. Бутылку не стал: знаю себя, как открою, так до дна и вылакаю. В смысле — допью насовсем. Я так себе решил: чекушку выпью на даче да лягу покемарить, к ночи и запашок выветрится, и сам как стекло. Ну тогда и за руль можно и в обратную дорогу. А вторую чекушку — в подъезде приговорю, как до дома доеду: «москвичек» свой я во дворе оставляю, никто на него, тридцатилетнего, не зарится, а так — он железный, не замерзнет.

Думаю, выпью вторую и — спать прямопехом, чтобы Антонина моя, значит, не ругала шибко.

Сказано — сделано. Пошел в домик, завалился. У меня ведь и «буржуйка» есть, да кирпичом обложена; я ведь как приехал, перво-наперво ее затопил, потом к Тарасычу чаевничать подался. Пришел, в домике тепло, выпил я водки в два приема, вот тут меня в тепле и разморило навовсе. Уснул чуть не до ночи. А проснулся: зуб на зуб не попадает. Дверь по пьянке забыл запереть, щель осталась изрядная, вот избушку мою всю и выстудило, да и приморозило вдруг к ночи нешуточно, под двадцать, не менее. А может, мне и с перемерзу да с похмела так показалось...

Короче, махнул я рукой: какие ночью гаишники, а вожу я всегда аккуратно, не лихач, авось доеду. Так убедил я себя и — второй чекушке голову-то свинтил.

И — выпил всю. Без закуси.

Запер домик, сел в машину. Завелась, даром что на морозе простояла: ну да я ее не тираню: и прогреться даю, и масло хорошее заливаю, и антифриз, и профилактику каждый год, а то и два раза — все как положено. Потому и бегает столько. Не шибко, зато надежно.

Поехал я, печку включил. Да и настолько продрог, что куртку свою болоньевую там и оставил, в домике, а на себя надел кожух, тулуп в смысле.

Хороший тулуп, на собачьем меху, только что непредставительный вовсе, потому как старый. Но теплый.

Разогрелся я с печкой да в кожухе. А уже как на трассу выехал, чувствую — повело: пришлась чекушка на старые дрожжи! А дорога чуть ледком прихватилась: то сыро было, а то — приморозило. Ну, думаю, гражданин-товарищ Кузнецов, эдак ты до дому запросто можешь и не добраться. И хотя Антонина моя — суровая женщина и Люська — в нее, только подобрее чуток, а пропадать все одно — жалко.

Ну и съехал я на грунтовку, благо она была жесткая, морозцем прихваченная, потом чуток в сторону, в самый лесок: а то, не ровен час, набредет шпана какая на сонного, да глушанут, и не корысти ради, а так, позабавиться. От дороги, от большака который, стал я метрах всего в сорока. Прогрел машину печкою, затушил габаритки да и задремал.

Проснулся ужле помню во сколько. Часы стали. И трезвый уже: железку-то мою, машина которая, быстро выстудило. И как бывает на холоде — по малой нужде нужно стало так, что спасу нет. Выбрался я из машины, а фонарик у меня давно не горит, так что вышел бесшумно, побрызгал, слышу — голоса. Недалече от меня, в аккурат между машиной моей и дорогой. Пригляделся: тож стоит коняга, да какой: джип, не моей маленькой чета. А возле — трое. Один то ли рацию, то ли трубочку мобильную к уху поднес, слушает. Другой приладил на штатив трубу, вроде подзорной или «фары» гаишной, но здоровую; чуть на взгорок влез, ноги штатива расставил и все в нее глядел, будто прицеливался. Ну прямо землемер с нивелиром, ни дать ни взять — это в ноябре да ночкой темною!

Нет, сначала я так и решил — гаишники засаду на кого вроде меня организуют, денег решили постричь. А потом гляжу: сказал что-то этот малый в рацию ту и через пяток минут со стороны города «КамАЗ» несется, фура, и прямо напротив тех затаившихся затормозил, да с визгом! А водила опытный: рулем рулил, тормоз резко не жал, так, слегонца. Но не остановился: прочертил колесами полоски, вильнул влево и — дальше себе поехал. Там, если свернуть метров через двести, можно по другому проселку на Кураевское шоссе вырулить.