Читать книгу "Безумие - Дмитрий Кончаловский"

— Да мы только «за». С вами даже веселее. Только что начальство скажет?

— Ваше или наше?

— И ваше, и наше.

— А нашему по фигу. А ваше… У меня тут полномочия. Карт-бланш (я важно устремил палец вверх). Где хочу, там и работаю.

И тут началось.

Снаружи раздались выстрелы. Крики «Духи!». Мы выскакиваем в окоп. Тьма, вспышки. Со стороны города тоже вспышки. Свист. Пули? Да, это пули. Включился прожектор. По полю забегал луч. Какие-то тени. Кажется, движутся в нашу сторону.

Справа и слева тоже началась стрельба. Это у соседей.

Свист. Уже другой — погромче. За спиной взрывы. Кравцов бросился в блиндаж, я — за ним. Он подбежал к рации, взял наушники, приложил к одному уху:

«Сапфир, Сапфир, я Девятый, прием».

Рация ответила: «Я Сапфир, слышу тебя, Девятый, что у вас, прием».

«Нас атакуют. Кажется, на прорыв пошли, прием».

«Понял тебя, Девятый, какими силами, прием».

«Да хрен их знает, но огонь плотный, и минометы, прием».

«Понял тебя, у твоих соседей то же самое, держитесь, принимайте меры, докладывай почаще, отбой».

— Твою мать, «держитесь»! — Костя швырнул наушники на стол.

Мухин тоже оказался в блиндаже. Снимал. Это хорошо. Динамичный момент.

Выскакиваем наружу. Темно. Вспышки гораздо ближе.

— Что с прожектором?

— П…ц прожектору.

В общем, хреново. Похоже, до рукопашной дойдет.

Дима рядом. Я ору:

— Дим, «пушка» работает?

— А как же.

«Пушка» — это микрофон такой, непосредственно на камере. Общие шумы пишет. Для интервью не очень подходит, но в такой ситуации сойдет. Не разматывать же «колотушку». Это как раз специальный микрофон, для записи устного творчества. Вы по телевизору видели. Да и какое тут интервью — смешно.

— Дим, давай ближе!

Он прижимается к нам вплотную. Костя, между прочим, из автомата фигачит. Грохот, вспышки.

— Костя, — ору, — у тебя людей сколько?

— Девятнадцать стволов. Плюс пулемет.

— А у соседей?

— Примерно по столько же. И там и там.

— А этих сколько? Как думаешь?

— А я не думаю. Я знаю. До хрена!

Минут через десять стало затихать. Кажется, откатываются. Потом совсем все стихло. Костя:

— Палыч, потери?

В разрезе окопа мелькнул огонек. Это Палыч. С «Донтабаком» в зубах.

— Четверо ранены.

— Тяжело?

— Двое, кажется, да. Фельдшер разбирается.

Костя пошел в блиндаж. Мы за ним. Взял наушники.

«Сапфир, Сапфир, я Девятый, прием».

«Слышу тебя, Девятый, доложи обстановку, прием».

«Первую отбили. Считаю, что это была разведка боем. Теперь всерьез пойдут. У меня потери — четыре „трехсотых“, из них двое тяжелые, прием».

«Понял тебя, держись. К тебе „ленточка“ пойдет. Одну „коробку“ с „трехсотыми“ обратно отправишь, отбой».

«Ленточка» — это колонна бронетехники.

Костя положил наушники. Закурил. Вошел Палыч.

Дима уткнулся в видоискатель — отсматривал.

— Дим, получилось?

— Дискотека.

— А в блиндаже?

— По свету хреново, по звуку нормально. Как экшен сойдет.

Вдруг рация заговорила сама:

«Коста, Коста, давай пагаварым».

Я пихнул Диму в бок. В руках у меня уже была свежая кассета. (Пока ту перемотаешь, все кончится.) Муха среагировал мгновенно — eject, старая кассета — у меня, новая — в камере. Секунда.

Костя схватил рацию.

«Слушаю. Кто ты?»

«Я Джемаль».

«Я тебя не знаю».

«Это нэ важно. Я тэбя знаю. Коста, уводы рэбят».

«Да пошел ты».

«Коста, лэнтачка нэ прыдет. Нэ жды».

«Слышь, Джемаль, козел, не разводи меня. У меня приказ, и я его выполню».

«Коста, падумай о рэбатах, об ых матэрах. Коста, плоха будэт».

«Пошел на хер. Отбой».

Кравцов положил рацию. Я, честно говоря, от всего этого немного прибалдел.

— Слышь, Костик, а что, с той войны ничего не изменилось?

— Не знаю, а что тогда было?

— Да то же самое. На наших частотах постоянно висели. Все знали. Все передвижения. Еще и дезу гнали. Двадцать первый век на дворе…

И тут Костик произнес фразу, которую невозможно было услышать от советского офицера.

— Российский солдат, — сказал Костя, — устоит против кого угодно… кроме российского Министерства обороны.

Вот так! Новое поколение! А что? Это же клево! Эти, молодые, они уже не просто воюют, они думать научились! И не надо плесени, протухших фраз о том, что офицер должен Родину любить, подчиняться, приказы выполнять, а не рассуждать! Заткнитесь, уроды.

Вы слышали: «отводи ребят» — «у меня приказ, и я его выполню. Пошел на хер». Вот так-то! И Родину любит, и приказы выполняет, и про Министерство обороны все понимает. Одно другому не мешает. Заткнитесь.

Минут через десять началось. Все то же самое, только хуже. Мины, плотные ряды вспышек. Писать особо не о чем. На войне ничего особенного не происходит. В кино все врут. Никто не кричит «подай патроны», просто подают, никто не подбегает к командиру с выпученными глазами и криком «пулеметчика убило». Просто к пулемету ложится кто-то другой. Никто не встает во весь рост, с криком «суки!» стреляя от бедра, и затем красиво падает, прошитый очередью. Это все вранье. Все делается молча. Если кто-то что-то кричит — все равно не слышно.

Командир тоже не очень командует. А чего командовать? Все просто. Окоп. В нем мы. Дальше — поле. На его краю — они. Мы стреляем и никуда не дергаемся. Они стреляют и передвигаются вперед. Медленно. Потому что ползут. В эпоху пулеметов в атаку не бегают (только в кино). Добраться до наших окопов и перейти в рукопашную им не хочется. Их задача — заставить нас побежать. Наша — заставить себя этого не сделать. Тогда они поползут обратно. Все.

Но это мой взгляд. Может, где-то они ходили в атаку в полный рост, якобы обкуренные, обдолбанные. Не знаю. Не видел. То, что видел, было по-другому.

Это повторялось несколько раз. Сколько мы еще продержимся? Где эта «ленточка»? Может, не врал этот Джемаль?

Мне было не по себе. Хотя, честно говоря, я не только об этом думал. Было просто страшно. Каждая секунда, может быть, твоя — последняя. Наверное, все так думают. Я, может быть, немного больше других. Потому что остальные были делом заняты, а я, как всегда, бездельничал.