Читать книгу "Журнал Виктора Франкенштейна - Питер Акройд"

Затем помню, как я прыгнул в воду, в которой чувствовал себя естественно, будто обретши свою стихию. Я знал — откуда, не могу сказать, — что двигался к открытому морю, и ликовал от сознания своей быстроты и ловкости. Холода я не ощущал — или, скорее, не понимал, что значит холод. Вода тоже, казалось, была живым существом и радовалась моему присутствию; она текла по моим членам и подымала меня, неся вперед. Так я за короткое время добрался до моря. Я принялся нырять в его волнах, преисполненный радости, шедшей изнутри. Но тут ко мне приблизился парусник. Когда я вынырнул на поверхность, людей на судне охватил ужас, до того сильный, что один из них, дабы избавиться от меня, кинулся за борт, другие же издавали крики и проклятия, породившие во мне уверенность в том, что я не из них. Вы спросите, откуда мне это стало известно — мне, лишь недавно выброшенному в мир. Я пришел к мысли, что разум — сила творческая, дающая столько же, сколько берет. Подобно дару речи, она явилась ко мне незваною гостьей.

Под конец туманные просторы океана утомили меня, и я пустился назад, к суше. Инстинкт заставил меня отправиться сюда, возвратиться к месту моего происхождения. Я обнаружил, что вы ушли, но все орудия вашего ремесла были на месте. Возможно, вы решили, что я уничтожил их, влекомый негодованием и яростью к вам — своему создателю. Это не так. Я сбросил их на пол и расшвырял их, опасаясь, что с их помощью вы сумеете отослать меня обратно, вернуть в то состояние небытия, из которого я пришел. Затем, взявши у вас шляпу с плащом, чтобы скрыть свою наготу и жалкий вид от чужих глаз, я попытался найти место вдали от тех, где обитают люди. Я набрел на одинокую тропинку у берега реки. На протяжении нескольких миль я не встретил никого, пока, пред самым рассветом, не увидел одинокого путника, идущего впереди меня. Наделенный, как можно заметить, огромными силой и проворством, я двигался по тропинке очень быстро, и не прошло и нескольких мгновений, как он почувствовал мое присутствие. Я остановился и спустился к кромке воды, чтобы не тревожить его более. Благодаря вашим шляпе и плащу мне удалось остаться незамеченным, однако он, ускорив шаг, сошел с тропинки на соседнее поле. Им двигал своего рода инстинкт. Я пошел вперед и под конец добрался до местности, которая, как мне теперь известно, зовется устьем — местности, покрытой болотами и лугами. На вид она казалась дикой, но вдали, за деревьями и глубоким ручьем, я заметил свет. Медленно приблизившись, я увидел, что идет он из одинокого жилища. Рядом был крытый соломой сарай — простая каменная постройка с одним входом; когда, без труда перешагнувши ручей, я подошел к ней, то почувствовал желание укрыться и отдохнуть. Да, отдых необходим даже мне. Путешествие утомило меня, и я, к облегчению своему, обнаружил, что сарай пуст. Внутри имелась лесенка, позволявшая забраться на небольшой чердак, в нишу, где была сложена солома. Улегшись там, я заснул.

Разбудил меня звук голосов. Но прежде, чем я продолжу свой рассказ, поведать ли вам о моих снах? Сделать это легко. Снов я не видел. С тех пор как я обрел жизнь в этой комнате, я ни разу не видел снов. Услыхав голоса снаружи, я тотчас пробудился. Я до сих пор помню эти слова. «Отец, поглядите — в поле заяц, вон он, скачет мимо лошадей». То были первые слова, которые я запомнил, — я распознал их, распознал в них не одни лишь звуки, но движения разума, признаки его. Я понимал эти слова нутром. Я узнал их, и тотчас же на меня нахлынул целый сонм аналогий. Мир предо мною переменился в корне. Эти люди — работник и его дочь — были в глазах моих правителями и ангелами, они привели меня в царство света, где слова отворили мне врата в самое жизнь. Бо́льшую часть дня провел я в этом покойном месте, слушая их тихие разговоры. Они туда не входили — они ни разу не вошли туда, — и постепенно я начал полагать его своим обиталищем. Вам хочется узнать, как я живу? Нужды мои проще ваших. Для поддержания сил мне хватает пищи более грубой, чем та, которая потребна людям, живущим в роскоши; я обнаружил, что могу есть листья с деревьев, пить воду из ручья, не испытывая ни малейшего неудобства. Впрочем, была там и еда получше. У работника с дочерью имелся запас репы в сарайчике позади их дома, и глубокой ночью я, взявши ее, пировал, словно то была изысканнейшая пища в мире. Вскоре я услышал, что они удивились исчезновению припасов, однако грешили на лисиц или на крыс. Я уже говорил вам о власти их слов, мало-помалу открывавших предо мною мир. Я обнаружил, что, когда я слушаю их, на уста ко мне просятся новые, незваные слова, образуя цепочки и связи, что становятся предложениями. Мощь языка, верно, заложена в глубине нас, и потому стоило мне пробудиться, как ткань его и построение возникли где-то внутри меня во всей полноте своей.

Мне не страшны ни сильная жара, ни крайний холод — они не причиняют мне ни малейшего неудобства, — но нужду в платье я испытывал. Ложась спать, я заворачивался в ваш черный плащ, но понимал, что, решись я выйти к незнакомцам, мне потребуется и другая, более пристойная одежда. Вот почему однажды вечером я выбрался на болота у самого устья в поисках деревни или городка, где возможно было бы найти подобные вещи. Счастливая случайность, а также решение не отклоняться от берега привели меня в городок Грейвсэнд. Улицы в тот ночной час были совершенно тихи и безлюдны. На одной узкой дороге я увидал вывеску портного и поставщика платья для джентльменов. Без труда взломавши дверь, там, в темноте, я снабдил себя всеми предметами туалета, какие могли мне понадобиться, включая этот шейный платок тонкого льна, который вы изволите видеть на мне сейчас. Чем я, право, не джентльмен?

Возвратившись к себе в сарай, я улегся спать. Я привык дожидаться, когда проснутся работник с дочерью — их раннее пробуждение доставляло мне удовольствие. Ее детский лепет был для меня музыкой, я внимательно прислушивался к любым, самым незначительным их разговорам. А тут еще и новые одежды придали мне смелости, и вот, увидав, что они работают в отдаленных полях, я вошел в их тесное жилище и осмотрел его устройство. Оно было достаточно скромно: там стояли простые стол со стульями да пара кресел у камина, выложенного камнем, однако везде было чисто прибрано — возникавшее там чувство уюта не поддается описанию. Я представил себе, каково это — жить с ними одной жизнью; впрочем, покамест это мне было не по силам. Потом я заметил полку с книгами. Взявши из любопытства одну, я вышел из дома.

Мне посчастливилось наткнуться на сокровище под названием «Робинзон Крузо». Поначалу слова виделись мне через пелену: хоть и знакомые мне все до единого, написаны они были на некоем языке, мне непонятном. Но и тут, подобно тому, как было прежде со звуками и речью, я почувствовал, что вокруг меня складывается мир; власть слов будто подымалась кверху из глубин моего собственного «я», и потому в момент, когда я начал узнавать фразы и предложения, я узнал самого себя. Я проговорил слова вслух — казалось, одно следовало за другим в полной гармонии; одно будто дополняло другое, а все вместе они сливались в прекрасную музыку смысла. Полагаю, в предыдущей своей ипостаси я горячо увлекался чтением, иначе не взялся бы столь рьяно за изучение страниц, что были предо мною. Приключения человека, выброшенного кораблекрушением на необитаемый остров, до того меня увлекли, что я не заметил ни захода солнца, ни появления луны. Я читал, словно от этого зависела моя жизнь. Для меня это и было жизнью: войти в состояние другого, едва пробудившимися глазами взглянуть на незнакомый пейзаж — то был род блаженства. Я вновь принялся нараспев произносить слова из книги и обнаружил, что в голосе моем сложилась некая мелодия. Слова питали меня. Я говорил вам, что разум — сила творческая; в невинности своей я полагал, что смогу инстинктивно выучиться изъявлению человеческой страсти. Будь я естественным человеком, я бы, верно, обладал натурою благожелательной.