Читать книгу "Ужин - Герман Кох"

Меньше чем через неделю после того, как Мишел сдал свою работу, меня вызвали к директору школы. Мне позвонили и пригласили прийти побеседовать о моем сыне, назначив день и час. По телефону я расспросил о подробностях предстоящей встречи, хотя, конечно, подозревал, что речь пойдет о сочинении Мишела, но директор не стал распространяться о причине вызова. «Я бы хотел кое-что с вами обсудить, однако это не телефонный разговор», — сказал он.

В назначенный день я нарисовался в директорской приемной. Директор пригласил меня сесть напротив него за письменный стол.

— Я бы хотел поговорить с вами о Мишеле, — начал он без обиняков.

Я подавил искушение ответить: «Ну о ком же еще!» — закинул ногу на ногу и принял позу внимательного слушателя.

На стене над его головой висел большущий плакат какой-то международной организации помощи, то ли Оксфордского общества помощи голодающим, то ли ЮНИСЕФ; на нем — сухой, потрескавшийся клочок земли, явно неплодородной, а в нижнем левом углу ребенок в лохмотьях протягивает воображаемому зрителю тощую ручонку.

Плакат заставил меня держать ухо востро. Директор наверняка противник глобального потепления и несправедливости в целом. Возможно, он не ест мяса млекопитающих и не любит американцев, во всяком случае Буша. Последнее обстоятельство дает право больше вообще ни о чем не заботиться. Если ты против Буша, значит, с тобой все в порядке и ты волен вести себя с окружающими как тебе заблагорассудится.

— До сих пор мы были весьма довольны Мишелом, — сказал директор.

В кабинете неприятно пахло — не по́том, скорее мусором, точнее, пищевыми отходами, которые выбрасывают в «зеленый» контейнер. Я не мог отделаться от ощущения, что запах исходит от самого директора; может, он не пользуется дезодорантом, оберегая озоновый слой, или, может, жена стирает его одежду порошком, щадящим окружающую среду; как известно, белое белье от этого со временем становится серым — во всяком случае, белизну оно теряет навсегда.

— Однако недавно он написал сочинение по истории, которое нас немного обеспокоило, — продолжил директор. — Учитель истории, господин Халсема, обратил внимание на эту работу и попросил меня разобраться.

— О смертной казни, — уточнил я, чтобы разом прекратить это хождение вокруг да около.

Директор поднял на меня свои серые, лишенные всяческого выражения глаза — скучающий взгляд человека заурядных умственных способностей, полагающего, что он в этом мире уже все познал.

— Верно, — подтвердил он, принявшись листать какие-то бумаги. «Смертная казнь» — увидел я знакомые белые буквы на черной обложке с изображением кресла. — Речь идет в основном о следующих отрывках, — сказал директор. — Вот: «… учитывая, сколь бесчеловечно осуществление смертной казни государством, невольно задаешься вопросом, не лучше ли некоторых преступников гораздо раньше…».

— Вы можете мне не зачитывать, я знаю содержание этой работы.

По выражению лица директора можно было догадаться, что он не привык, чтобы его перебивали.

— Ага, значит, вы ее читали?

— Не только читал, но и помогал ее сочинять. Небольшими советами. Большую часть мой сын, разумеется, написал сам.

— Однако вы, очевидно, не сочли нужным дать ему надлежащий совет в отношении раздела, который я назвал бы «осуществление самосуда»?

— Нет. Но я возражаю против такого термина.

— Как же вы тогда это бы назвали? Ваш сын однозначно высказывается в пользу лишения жизни подозреваемых, не дожидаясь справедливого судебного процесса.

— Но он также говорит о бесчеловечности смертной казни. Бездушная медицинская процедура, приводимая в исполнение государством. С помощью инъекционной иглы или электрического стула. Об ужасающих подробностях последней трапезы смертника, которую он вправе выбрать сам. Любимое блюдо напоследок, будь то шампанское с черной икрой или двойной гамбургер из «Бургер Кинга».

Я оказался перед выбором, с которым рано или поздно сталкивается каждый родитель: в своем желании вступиться за собственных детей все же не следует их защищать слишком рьяно. Учителя выслушают все ваши доводы, а потом отыграются сполна на вашем же ребенке. Сколь бы ни были убедительны приведенные вами аргументы (что не так уж сложно), расплачиваться в конце концов придется ребенку — учителя выместят на нем свой гнев от поражения в дискуссии с вами.

— Мы все так считаем! — сказал директор. — Любой нормальный, здравомыслящий человек считает смертельную казнь негуманной. И Мишел очень хорошо это описал. Но меня волнует та часть, где он, вольно или невольно, оправдывает ликвидацию подозреваемых прежде, чем доказана их вина.

— Я считаю себя нормальным и здравомыслящим. Я тоже считаю смертную казнь жестокой карой. Но, к сожалению, в этом мире мы живем с жестокими людьми. Должны ли эти жестокие люди, после того как им скостили срок за хорошее поведение, возвращаться в общество? Вот что, по-моему, Мишел имеет в виду.

— Значит, их можно без суда и следствия расстреливать или, как тут написано, — он пролистал сочинение, — «выбрасывать из окна»? Из окна десятого этажа полицейского участка, по-моему. Такое обращение с человеком, мягко говоря, не принято в правовом государстве.

— Нет, вы вырываете его мысли из контекста. Речь идет о самой страшной человеческой породе, Мишел говорит здесь о насильниках-педофилах, об извращенцах, которые годами держат детей у себя в подвалах. Кроме того, есть и другие важные факторы. Во время суда вся эта грязь выплывает наружу во имя «честного судебного разбирательства». А кому это надо? Родителям этих детей? Этот ключевой момент вы упускаете. Нет, цивилизованные люди не выбрасывают друг друга из окон. И у них по чистой случайности не выстреливает пистолет во время перевозки преступника из полицейского участка в тюрьму. Но мы говорим здесь не о цивилизованных людях. Мы говорим здесь о людях, после смерти которых все с облегчением вздыхают.

— Да, так там и написано. Случайно пустить подозреваемому пулю в лоб. В полицейском фургоне. Теперь вспомнил. — Директор положил сочинение обратно на стол. — Это тоже был один из ваших «советов», господин Ломан? Или ваш сын дошел до этого своим умом?

Что-то в его тоне заставило меня вздрогнуть; в тот же миг я почувствовал покалывание в кончиках пальцев или, точнее, я вообще перестал их чувствовать. Я насторожился. Конечно, мне хотелось похвалить работу Мишела — ведь она куда умнее, чем этот вонючий субъект по ту сторону стола, однако я должен был оградить моего сына от издевательств в будущем. А его могли временно отстранить от уроков или вообще выгнать из школы. В то время как Мишелу нравилось в этой школе, здесь у него были друзья.

— Наверное, это я своими убеждениями частично спровоцировал его на подобные мысли, — сказал я. — Я обычно не стесняюсь в выражениях насчет того, как следует поступить с подозреваемым в том или ином виде преступления. Возможно, в какой-то степени, осознанно или нет, я навязал Мишелу свою точку зрения.