Читать книгу "Пятьдесят оттенков темноты - Барбара Вайн"

У меня никак не получалось унять Джейми. Вера больше не кормила его грудью, но, отняв от груди, приучила к чашке, а не к бутылочке. Ни одному ребенку в семье Лонгли не было позволено сосать соску. Я пыталась заставить его сунуть в рот большой палец, но Джейми заплакал еще сильнее — впоследствии я узнала, что Вера несколько месяцев отучала его от этой привычки, смазывая палец горьким соком алоэ. Успокоить его я не могла и решила: пусть плачет, — а сама тем временем неумело сменила ему пеленку и пижамные штанишки, вытерла лицо. К тому времени я пребывала почти в такой же панике, как он. Джейми плакал уже полчаса, и лицо его побагровело, на лбу вздулись вены. Я слышала, что у маленьких детей бывают судороги, и боялась, что с ним может случиться подобный приступ — а может, уже случился, поскольку я сомневалась в своей способности распознать судороги, если они начнутся.

— Больше никогда в жизни не соглашусь сидеть с детьми! — крикнула я. И почти сдержала этот зарок.

Тут раздался звонок в дверь.

Мы пережили тяжелые времена, мы пережили войну, но почему-то в те дни чувствовали себя в большей безопасности. Останься я сегодня вечером одна, в частном доме в пригороде Лондона, то два раза подумала бы, прежде чем открыть дверь, и обязательно спросила бы, кто там. Тогда эта мысль не пришла мне в голову. Зажав рыдающего Джейми под мышкой — в книжках с картинками я видела, что так фермеры носят визжащих свиней, когда идут на рынок, — и прикрикнув на него, чтобы он заткнулся, я открыла дверь. На ступеньках стояла Иден с незнакомым мужчиной.

— Господи, дорогая, я в жизни не слышала такого ужасного крика! Шум на всю улицу.

— Вы пытались его убить, а мы вам помешали? — спросил мужчина.

Вероятно, причиной этого вопроса стал мой способ перемещения бедного Джейми. Я вскинула малыша на плечо, и он повис на мне, всхлипывая.

— Ты не собираешься пригласить нас в дом? — спросила Иден. Типично для Лонгли. Характерная особенность этой семьи — задавать необязательные, бессмысленные, риторические вопросы человеку, попавшему в беду. Я шире открыла дверь и отступила назад.

Измученная криком Джейми, я все же сохранила остатки наблюдательности и заметила, как они сюда добрались, — и была поражена. У края тротуара стоял красный спортивный автомобиль. (Неужели Иден действительно слышала плач Джейми с другого конца улицы, сидя вот в этом?) Оба гостя выглядели так, словно собирались рекламировать автомобиль в каком-то шикарном журнале, издающемся, наверное, в Южной Африке или Новой Зеландии, потому что у нас не было ничего шикарного — ни журналов, ни одежды, ни людей, чтобы ее носить. Но эти двое сияли, как кинозвезды. Они даже выглядели чище, чем все мы, — вне всякого сомнения, так оно и было, если вспомнить о нехватке бензина и мыла. На Иден был льняной костюм, синий в белый цветочек, а на ее спутнике — блейзер с эмблемой, указывавшей, что он занимался греблей или играл в крокет, и белоснежная рубашка, накрахмаленная и словно покрытая инеем, как мороженое «Уолл». Даже мне он казался молодым: двадцатипятилетний мужчина с румяным лицом и каштановыми волосами, похожий на Ричарда Бертона, о котором тогда еще никто не слышал.

Разумеется, Иден не собиралась нас знакомить. Не обращая внимания на плач Джейми, она осматривала наш обшарпанный холл, из которого убрали импровизированное бомбоубежище, оставившее царапины на дубовом паркетном полу; на окне рядом с входной дверью все еще уныло висели шторы светомаскировки.

— Я Тони Пирмейн, — сказал мужчина. — Как поживаете?

Я представилась, но, полагаю, пока они ехали в машине, Иден уже вкратце рассказала ему, что он здесь увидит.

— Все ушли, — сообщила я, перекрикивая Джейми.

— Все?

Интересно, откуда я знала, даже тогда, что Иден притворяется? Наверное, она была плохой актрисой.

— Разве ты не знаешь, что Вера здесь?

— Вера? Здесь?

Разумеется, это было неожиданно. Вернее, было бы неожиданно, если бы она не знала.

— Ну конечно. Это Джейми. Ты его не узнаешь?

— В таком возрасте они быстро меняются. Ты не можешь что-нибудь сделать, чтобы прекратить этот ужасный крик?

Тони Пирмейн протянул руки и взял у меня Джейми. Произошло чудо. То ли от него приятно пахло, то ли он излучал уверенность, передававшуюся не с помощью пяти чувств, а как-то иначе, но приятель Иден являл собой олицетворение безопасности, безмерной доброты и сердечности, надежных рук. Как бы то ни было, Джейми почувствовал это и заткнулся. Он прижался лицом — снова мокрым, липким и потным — к гладкой ткани блейзера Тони и замолчал, лишь изредка сглатывая, как будто никак не мог отдышаться. У бедного Тони был дар общения с детьми. Он любил детей, и они отвечали ему взаимностью, тянулись к нему, как булавки к магниту, становясь в его присутствии тихими и послушными. Трагедией всей его жизни стало то, что своих детей у него не было, а единственный ребенок, которого он мог полюбить и который мог полюбить его, волею обстоятельств испытывал к нему отвращение.

В тот вечер Джейми в первый раз увидел Тони. Когда я рассказала ему, как Тони взял его на руки и успокоил, он отказывался верить, не желал слушать и настаивал, что я ошибаюсь. Наверное, это был другой приятель Иден, а не Пирмейн, холодный, безразличный и избавившийся от него при первой же возможности — впрочем, это было в традициях семьи Лонгли, начавшихся с Хелен и продолжившихся Фрэнсисом. Но именно Тони, а не кто-то другой совершил это чудо. Я стояла в холле, испытывая огромное облегчение, наслаждаясь восхитительной тишиной и почти не осознавая, что за моей спиной стоит Иден.

— Куда они пошли?

— Прогуляться. В Вест-Энд. Может, в кино.

— Какая досада!

Я провела Иден и Тони в гостиную. Их молодость и красота, их новенькая элегантная одежда подчеркивали недостатки дома, в котором за шесть военных лет ни разу не красили фасад и не меняли мебель. Пружины кресла, в которое опустился Тони с Джейми на руках, лопнули, и сиденье провалилось почти до пола. В доме не было ни спиртного, ни кофе, а чая осталось совсем немного. Я чувствовала, что Иден в любую секунду может спросить, почему я не предлагаю им что-нибудь выпить. Единственное, что у меня было, — апельсиновый сок с газированной водой, очень похожий на эрзац. Я хотела предложить «государственный» апельсиновый сок Джейми, но испугалась гнева Веры. Холодильника у нас, конечно, не было, и сок я могла подать только теплым.

Время приближалось к восьми, а мои родители с Верой вряд ли вернутся раньше половины одиннадцатого. Джейми заснул, и Тони отнес его наверх. Но не стал сразу возвращаться, а присел у кроватки и подождал немного, желая убедиться, что ребенок спит. На Иден были очень красивые туфли из белой кожи, открытые, с дырочками и высокими каблуками. Всем остальным приходилось довольствоваться сабо на деревянной подошве. Я до сих пор не знаю, где и как она их достала. Два, три и четыре года спустя мы все еще выстаивали в длинных очередях ради шанса стать обладателем пары сандалий «Джойс». Но у Иден всегда имелись знакомые, которые могли достать ей вещи, были связаны с черным рынком, ввозили в страну товары в чемоданах дипломатов и школьных рюкзаках, торговали талонами на одежду, умели обойти очереди и хранили товар «под прилавком» специально для нее. Иден сидела в другом кресле, чуть лучшего вида, и созерцала эти туфли, поглаживая правую ногу, покоившуюся поверх левой; она смотрела на правую туфлю, слегка склонив голову набок, так что длинный локон золотистых волос свесился вперед. Потом, не поворачивая головы, сказала мне: