Читать книгу "Задержи дыхание - Анна Малышева"

– Ты должен был сказать раньше! – воскликнула женщина. – Три года сочинять эти несколько стихотворений, за которые никто не заплатит, и лгать мне, что пишешь новый исторический роман! Так же нельзя!

– Пожалуйста, попроси подать чай. Я засыпаю, а мне еще надо…

Она гневно повернула голову:

– Чай?! А на какие деньги его купить? И кто его подаст? Прислуга ушла. Ты обманул меня. Я выходила замуж за популярного писателя, а не за сумасшедшего, который способен проесть деньги собственных детей! Ты обманывал, обкрадывал нас! Ты не работал!

Женщина зарыдала и опустилась в кресло, шумя пышным подолом черного шелкового платья. На груди дрожал золотой медальон с портретом Вагнера. Мина любила оперу, и пока в доме водились деньги, всегда посещала его премьеры. Их даже обещали познакомить, но сорвалось – ей пришлось заняться хозяйством, и она ломала розовые отполированные ногти, отмывая кастрюли и растапливая печи… Драгоценности были проданы. Платья заложены все, кроме самых простых. Она никуда не смела показаться, стыдилась собственной тени и избегала встреч с подругами.

– Несколько стихотворений! Да ты же никогда не писал стихов! И потом, если бы это было что-то стоящее, тогда… Но я кое-что понимаю в поэзии, и уж поверь, – она вскочила с кресла и издевательски погрозила пальцем, – никто не заплатит тебе ни гроша!

– Но это не совсем стихи, – робко проговорил муж, пытаясь застегнуть пуговицы потертого любимого рабочего сюртука. Некоторые оставались в руках – висели на гнилых ниточках. – Это были сны. Только не совсем сны. Это правда было. То есть будет… Этого… Не было еще… Мина, мне страшно! Я не умею писать стихов, я всю жизнь писал исторические романы, и вот…

– Знаешь, сейчас тебе нужно подумать о том, чтобы найти хорошего доктора, а не о снах! – вспылила она. – В стране творится черт знает что, наш Людвиг Баварский совершенно рехнулся – все так говорят, денег нет, идет война, а ты, ты…

– Да я и был на войне! – закричал он в ответ. Рванул пуговицу, и та запрыгала по истоптанному паркету, который уже несколько недель не натирали воском. – Я там был!

– О, ты был… – иронически начала женщина, но муж схватил ее запястье и сдавил его:

– Замолчи!

– О господи! – вскричала она, когда ее швырнули обратно в кресло. – Теперь ты еще и бьешь меня!

– Погоди… – он присел рядом, крепко сжал ее локоть. – Я страшно виноват. Это не повторится. Это все из-за Отто.

– Из-за… – пробормотала Мина, пытаясь прибрать растрепанные волосы, – из-за… Кто он?

– Я не знаю! – в отчаянии застонал мужчина и, бросившись к окну, рванул створку на себя, хватая пересохшими губами воздух. – Он… Его даже еще нет. Как-то я заснул. А когда проснулся среди ночи, он уже был у меня в голове. Весь, целиком. Его будут звать Отто. Это будет в окопах на Марне.

– Где?!

– На Марне. Я не знаю где. – Мужчина не оборачивался, он глотал хлопья снега, запахивая на груди борта сюртука. – Совсем еще мальчишка, а рядом, в грязи, сидел его друг, Гюнтер.

– Кто? – в отчаянии приподнялась женщина. – Послушай… У нас среди знакомых нет ни единого Гюнтера!

– А у меня есть. – Муж несколько отдышался. – Блондин, приятное лицо, хорошая улыбка. Они вместе учились в школе, а уж оттуда их угнали на фронт.

У нее перехватило горло.

– А с другой стороны лежал труп, – упрямо продолжал мужчина. – Они только что ходили в атаку, но отступили. В того парня попало пуль двадцать. Ему тоже было семнадцать лет. И вот что я тебе скажу, они все безумно боялись идти в новую атаку. Было ясно, что многие не вернутся. И к тому же ведь наступил Новый год! И мальчишки хотели получить свой Новый год. Но у них не было ничего, кроме тетрадки со стихами Отто. И он решил развлечь ребят. Стал читать им стихи. Ну, хоть что-то, верно? Впереди – изрытое минами снежное поле. Правда, грязи там было больше, чем снега. Иногда взлетала осветительная ракета…

– Что-что?!

– А он читал.

Одиночество. Снег. Все ребята сошли с ума.

В эту ночь между декабрем и январем – война.

Новый год, и синяя смерть на твоем штыке,

Кружка с замерзшим пивом – в твоей руке.

И пока ты жив – отсюда ты не уйдешь,

И за все, что стоит сотню, – получишь грош.

– Я ведь не писал этих стихов, – сказал мужчина после паузы. – Я их только записал. – Да, стиль не твой, – пробормотала Мина. – Когда я понял, что стихи постепенно стираются из моей памяти, я бросился записывать. Отто читал ребятам из голубой школьной тетрадки. Я побежал в магазин и купил такую же. А написано все было синими чернилами. Тетрадь была в клеточку. – Он на миг задумался, а потом удовлетворенно кивнул: – Точно, в клеточку. А на первых страницах – алгебраические задачи. За последнюю Отто даже не успели выставить балл. Угнали на фронт. А дальше – стихи. Не пропадать же бумаге… Знаешь, я могу восстановить его судьбу по стихам. Вот следующее. Полагаю, ему изменила девушка, которая осталась в тылу.

Забудьте своих невест. На самом деле

Честнее всех нас любит девушка из борделя.

Любит солдата до смерти – ты завтра умрешь.

Любит на все те деньги, что ей даешь.

– А потом его явно ранили, и он попал в госпиталь.

Ночь прошла. Полчаса до утра.

Надо мной склонилась сестра,

Будто смерть в оперенье белом

Над забытым душою телом.

«Я вызову доктора Хонигбергера. Детей можно отвезти к маме, в Ингольштадт. А что дальше? Банковский счет пуст. Проклятые стихи, которые ему снятся, свели его с ума, разорили нас, но я не сдамся! Никакого Отто нет!»

Она встала и протянула мужу руку – чуть дрожащую, но все же ласковую, теплую:

– Пойдем. Я уложу тебя спать. Утром поговорим.

– Но уже утро! – его воспаленные глаза учащенно моргали. – Знаешь, ведь Гюнтера убили.

Мой друг уже не слышит

Сирены тяжкий вой,

Мой друг уже не дышит,

А я еще живой.

Ракета догорает,

Мы встанем и пойдем.

Мой друг лежит, и знает —

Я думаю о нем.

– Ты говоришь, наш добрый Людвиг Баварский сошел с ума? – тихо спросил он после паузы. – Как жаль… Впереди – новый, страшный, безжалостный мир. Горе Германии! Горе всем!

– Умоляю, – жена теребила его длинные поседевшие волосы, плача, осыпала его руки поцелуями. – Пойдем спать! Ты разбудишь детей! Мы все читаем газеты, мы все знаем, что идет война, но нельзя же принимать все так близко к сердцу!

Он оттолкнул ее с силой, женщина чуть не упала. Его лицо исказилось, взгляд стал незнакомым. «Боже, что делать?! – она отступала шаг за шагом, то и дело спотыкаясь о подол шелкового платья. – Он не ударит меня! Этого не может быть! К доктору посылать в такой час рано, а сама я с ним уже не справляюсь. Дети проснутся, испугаются… Кончена моя жизнь! Кончена!»