Читать книгу "Уроды - Гектор Шульц"

со сложными. Бесплатно, – вздохнул он, когда я открыл рот.

– Правда бесплатно? – тихо спросил я, не решаясь поднять на него глаза.

– Если есть желание, надо его развивать. Не все измеряется деньгами, – улыбнулся биолог. – Ладно, иди, а то на урок опоздаешь.

Понятно, что Антрацит и Кукушка, увидев, как я занимаюсь с Аносовым, тут же всполошились. Они поняли все не так, думая, что я напиздел о том, что нет денег. И начали активно мусолить эту тему, ставя в пример, что видели меня на дополнительных занятиях по биологии.

Это привело к тому, что и уроды обозлились на меня еще сильнее. Их заебали учителя, а упоминание моей фамилии стало аналогом красной тряпки для быка. Тычки, плевки, подзатыльники и поджопники стали такими частыми, что я частенько буквально бежал по коридору, чтобы никто не успел меня зацепить. И ночами, беззвучно крича в подушку, гадал, а не сделал ли я ошибку, согласившись заниматься с Аносовым. Верили мне только Алёнка и Шпилевский, однажды спросивший, правда ли, что я выебываюсь просто так. Лёнька, получив раздраженный ответ, скромно улыбнулся и кивнул. Словно ему стало легче, что он не один такой в классе.

Учителя заебали меня настолько, что я перестал стесняться и начал им грубить. Алёнка, глядя на меня, молчала. Я чувствовал осуждение, но все же понимания было больше. По пути домой мы часто поднимали эту тему, но я так и не сказал Алёнке, как устал от всей этой хуйни. Она и так все понимала. Понимала и молчала, чтобы лишний раз меня не провоцировать. Зато уроды то и дело провоцировали учителей, чтобы те срывались на меня вместо того, чтобы объяснять тему урока. Однако я продолжал посещать занятия у Аносова. Там мне хоть немного становилось легче, когда я видел искреннее желание учителя помочь ученику.

Конфликты стали частыми. Меня вызывал к себе Слепой, долго и нудно втирал, что нужно уважать учителей, а я слушал его вполуха, понимая, что старый дурак так и будет долдонить свое, пока не устанет. Я тоже начал уставать. Пропал сон и аппетит, даже болтовня с Алёнкой под лестницей не спасала.

Но учителя, как и уроды, быстро выдыхались. Им не нравилось доебывать одного, поэтому они переключались на других. Оставив меня на время в покое, они начали ебать мозги Шпилевскому. Лёнька, ходивший в одних и тех же шмотках с восьмого класса, их видимо нихуя не убеждал в том, что денег у его родителей нет.

Кукушка любила устроить показательную казнь. Когда до конца второго урока оставалось двадцать минут, она вызывала Шпилевского к доске и велела рассказывать заданный на дом параграф. Лёнька корчился, мычал, краснел и бледнел, а потом, выплюнув из себя исковерканные слова, получал тройку и возвращался на место с поникшей головой. В один из таких дней меня словно током переебало.

– Вы не видите, насколько ему тяжело говорить? – тихо спросил я, поднявшись и перебив кривляющегося Шпилевского. Лёнька настолько охуел от увиденного и услышанного, что замер неподвижно на месте, открыв рот. – Вы не верите, что он заикается? А вы часто общались с заиками, Лариса Павловна?

– Тём, не надо… – шепнула мне Алёнка, потянув за руку, но я остался стоять.

– Вам смешно? Чего вы хотите добиться? Что Шпилевский жопу свою начнет продавать, чтобы ваши курсы оплатить?

– Как ты смеешь?! – зашлась в крике Кукушка, но я не дрогнул. Предел был достигнут, и мне надо было выговориться. Сказать, как все это заебало. – Хамло!

– За что вы так с ним? – продолжил я, вызвав улюлюканье Кота, который забавлялся, глядя на неожиданное представление.

– Пиздец Вороне. Летать больше не будет, – хохотнул он, а Дэн, кивнув, добавил:

– Тебя бы так заебали, как его, Котяра. Чо б ты пел тогда?

– Я? – искренне улыбнулся Кот. – Я бы переебал Кукушку по башке, и все. Нахуй что-то там говорить, а?

– Угу, – буркнул Дэн и, повысив голос, обратился к Кукушке: – Лариса Пална, а давайте урок продолжим?

– Молчать! – завопила та и, подлетев ко мне, схватила за ухо. Я вырвался и еле сдержался, чтобы не переебать по её плоскому лицу, как предлагал Дэну Кот.

– К директору! Немедленно! Оба! – рявкнула она, повернувшись к Шпилевскому. – Хамы!

И снова я слушал нудную болтовню Слепого, только теперь со мной сидел Шпилевский, а также наши родители. Когда директор закончил, Лёнькина мать тихо поднялась со стула и так же тихо спросила:

– Но если у нас и правда нет денег, Тарас Григорьевич. Что делать? – спросила она, как и моя мама, тоже вставшая со стула.

– Не все киосками владеют, – добавила она. – У меня муж больной дома, а сын после школы вынужден работать, чтобы семье помогать.

– Ладно, я поговорю с учителями, – сдался Слепой, смотря на Лёнькину мать. Я скривился и отвернулся, когда увидел, что его хуй снова начал вставать. – Больше никакой грубости. Лариса Павловна сказала, что Артём её очень грубо и некультурно обругал.

– Чушь! – фыркнул я. – Любого спросите. Я такого не говорил.

– Это факт, – важно заметил Слепой, подходя к моей маме. – И я не потерплю, чтобы ученики оскорбляли учителей.

– А учителям оскорблять учеников можно? Вы не видели, как она измывается над Лёнькой, – воскликнул я, вставая со стула. Лёнькина мать слабо улыбнулась в ответ на это и поджала губы. – Он заика, а она заставляет его выходить к доске и мучиться…

– Артём, я понимаю, в тебе сейчас говорят эмоции, – прогудел Слепой, потеряв к разговору интерес. – В нашей школе подобное поведение не приветствуется. Ученик должен уважать учителя, слушать его и внимать каждому слову. В нашей школе все равны, и исключений никому не делается.

«Старый пидорас», – ругнулся я про себя и обессиленно откинулся на стуле. Гнев сошел на нет, осталось только омерзение ко всей этой пиздобратии. Скорее бы экзамены, а потом… пошли все нахуй.

Моя выходка и то, что я заступился за Шпилевского, принесли хоть немного душевного спокойствия. Учителя больше не ебали нам мозги на уроках, предпочитая объяснять тему, но мое выступление не забыли. Меня дрочили на каждом уроке, вызывая к доске и заебывая вопросами. Кукушка, Рыгало, Антрацит, Слепой… каждая блядь, кроме Аносова, на уроках которого я мог хоть немного отдохнуть.

Серый, с которым мы как-то курили на перемене в туалете первоклашек, затянулся, выпустил колечко к потолку и сказал:

– Ты прям панком становишься, Воронин.

– Чего? – нахмурился я.

– Ну, протест, хуё-моё, и все такое. В залупу активно лезешь. Досиди уже спокойно до конца, а потом устраивай революции.

– А если заебло? – парировал я, заставив