Читать книгу "Разночинец - Козьма Прутков №2"

Амстердама притащил. В общем, я давно уже всё понял.

А кроме того, я уже видел то, что приведёт этот скит к довольно скорому, в течение пары поколений, концу. Местные жители, почти всё немногочисленное население скита, носили на своих лицах печать вырождения. Вроде бы с виду обычные мужики и бабы, но все друг на друга похожи, как близкие родственники. Как я узнал позже, так оно и было: здесь все уже за двести лет перероднились, а чужаков в семьи не принимали. Даже мы с Ефимом несмотря на то, что числились единоверцами, чувствовали себя здесь гостями. Причём, нежеланными. Ни одна девка в нашу сторону не глянула — запретили. Впрочем, и девушки здесь, прямо скажем, не в моём вкусе. Детей от нас тоже старались прятать. Я присмотрелся однажды к пацанятам, попавшимся на глаза — ух, блин, как же на них природа-то отдохнула. Как и родители, с виду вырождение ещё в глаза не бросается, но если присмотреться… Да и с соображалкой примерно так же: «тупые-е-е-е»… Что ж, если так, то они сами себе злобные буратины. Судьба семьи староверов Лыковых, о которых я в свое время читал, не вызывала у меня стремления активно общаться с такими же реликтами.

Надо делать ноги. Перезимовать только, иначе в тайге околеем, и двигать отсюда весной, при первой же возможности.

— Дело говоришь, Семён Семёныч, — буркнул Ефим, когда мы с ним при помощи топоров, кованых гвоздей и какой-то матери сколачивали из жердей новую переносную лесенку вместо рассыпавшейся от старости предшественницы. — Живем тут как в остроге, за каждым по три пары глаз следят и старцу всё доносят. А ещё говорят — святые люди… Дурачьё.

— Тише, — одёрнул я своего «Пятницу». — За нами не только следят, но слушают.

Разговор мы продолжили, когда зима полностью вошла в свои права и побег стал невозможен в силу климатических особенностей края. Нас даже стали отпускать на охоту. Причём, если примитивная керосинка провоцировала лютую неприязнь, то наши ружьишки такого отторжения не вызывали. Эдакая избирательная ненависть к прогрессу — тут не приемлем, тут приемлем, тут рыбу заворачивали… Разумеется, на серьёзного зверя нас не выпускали, местные мужики сами справлялись. А вот зайцев или белок набить — это пожалуйста. Мол, далеко всё равно от скита не уйдёте.

Нам, собственно, для поговорить и не надо было куда-то далеко отлучаться. Достаточно, чтобы рядом никто из местных не отирался.

2

Костерок, который мы развели на полянке, чтобы перекусить вяленым мясцом, погреться и поговорить, представлял собой маленькое бревнышко где-то в метр длиной. Ефим вытесал с одного бока выемку, набил ее щепками пополам с сухим мхом и поджёг от трута, уложив на старом кострище огнём вниз. Пламя какое-то время подымило, но затем приспособилось к новым условиям и затлело, как положено. Такое брёвнышко могло аккуратно гореть полную ночь, согревая путников. Нам этого не требовалось, до заката оставалось ещё часа три. Но и палить сухой лапник почём зря не хотелось, по дымку нас мигом вычислят.

— Белка — даже в Тульской губернии мех бросовый, — рассуждал Ефим, пережёвывая свою порцию «сухпайка». — На подкладки к шубам идёт. Хотя, иные и беличьей шубе бы обрадовались. Моя Марья, земля ей пухом, всё заглядывалась. Просить не просила, понимала, что не по кошельку нам, однако ж такого не скроешь… Снилась она мне нынче ночью, Семён Семёныч, — добавил он со значением.

— Звала за собой? — тут же поинтересовался я.

— Не, не звала, — спокойно ответил Ефим. — Стояла токмо с детками и глядела… словно жалеючи. К беде это, Семён Семёныч, к бабке не ходи. Упредить хотела, видать.

— Может, и так, — согласился я, вспоминая, что подобные представления о снах благополучно дожили и до моих времён. — Мне тоже тут неуютно, Фима. Но я в скиту задерживаться не собираюсь — если ты намекаешь на уход.

— Да не намекаю, а прямо говорю — не уживёмся мы с ними, — уверенно сказал Ефим. Его кусок вяленой медвежатины — то бишь походный обед — уменьшался на глазах, а в медном котелке, который он извлёк из котомки и набил снегом, уже закипала вода. — Коли людишки от мира прячутся, значит, боятся чего.

— Прямо как мы с тобой, — едко заметил я.

— А то! Токмо бояться по-разному можно. Кто-то мира опасается, а кто-то сам свои язвы миру явить боится. Мы с тобою просто бегунки, а они словно обиду на людей затаили и тем живут… Слышь, Семён Семёныч, а правда, будто солдаты петровы их заживо в скитах жгли?

— Брехня, — ответил я, тоже стараясь потщательнее прожевать свой кусок. — Сами скиты поджигали, веря, что вознесутся на небо, так как воинство антихристово по их души явилось.

— Дурачьё, — повторил Ефим свой диагноз. — Хотя, если б нам в ворота солдаты стучались, всякое можно было бы подумать. Но самим себя жизни лишать Господь запретил. Грех это… Так что ты надумал насчёт уйти? Станем лета ждать или по весне отсюда двинем?

Я скосил глаза на связку заячьих тушек, сложенных на лапник. Эта добыча — наша легальная возможность свободно поговорить. Но солнце уже клонится к горизонту, надо закруглять беседу.

— Чем раньше, тем лучше, — сказал я, задумавшись. — Но сперва надо решить, куда двигать станем. Оно нам надо — выйти из лесу и сразу на кукан попасть?

— А и верно — куда уходить? Я ведь в здешних краях не бывал, токмо по слухам чего ведаю.

— Давай думу думать, Фима. На то у нас и головы на плечах…

Я окинул мысленным взором не только наше незавидное положение, но и обстановочку в Российской империи и близ её границ. Итак, что мы имеем по состоянию на зиму 1879 — 1880 годов?

3

Надо сказать, что застряло в моей памяти не так уж и мало, я боялся, что плохо помнил материал по XIX веку. Ан нет, кое-что полезное задержалось в извилинах.

Китай не рассматриваю, там сейчас последствия опиумных войн в полный рост и соответствующая преступность. Триады в том виде, в каком я о них читал — они родом аккурат отсюда. Да и злой на нас китайский мафиози тоже в наличии, ну его к чёрту. Российская империя считает нас чуть ли не английскими шпионами, Выкрест определённо пожелает узнать, куда подевались его любимые ассигнации,