Читать книгу "Динозавры тоже думали, что у них есть время. Почему люди в XXI веке стали одержимы идеей апокалипсиса - Марк О’Коннелл"

итоге умрете в муках от рака легких.

– А, да, – сказал я. – Я что-то подобное знал.

Дилан отступил от битой плитки и вежливо спросил у Игоря:

– Нам нужно волноваться об этом, Игорь?

– Если не вдыхать, проблем не будет, – воинственно пожав плечами, ответил тот.

– Но тебя не беспокоит, что можно надышаться им случайно? – уточнил Дилан.

– Меня? Нет. Многих европейцев и американцев – да, беспокоит. Их больше беспокоит асбест, чем радиация. – Как если бы это была очевидная нелепость, Игорь усмехнулся и покачал головой.

– Но не тебя, – продолжил за Игоря Дилан.

– Не меня, – подтвердил Игорь и направился вверх по лестнице, которая сама по себе была опасна для окружающих.

Дилан пристально посмотрел на него и покачал головой в тихом смятении.

– Все будет хорошо, – сказал я без всякой уверенности.

На улице к нам обезоруживающе почтительно подошла маленькая дикая собачка. Вика открыла сумочку, достала оттуда небольшую «колбаску» розоватого цвета, некую снедь из свиных субпродуктов, и протянула собаке, которая приняла угощение смиренно и благосклонно.

Боковым зрением я заметил движение чего-то темного и услышал шелест сухих листьев. Обернувшись, я увидел бок мускулистой черной змеи, которая, вынырнув из-под ржавой горки, устремилась в подлесок.

– Гадюка, – сказал Игорь, кивнув в сторону уползающей змеи. В его исполнении это слово прозвучало как «очиститель»[97].

Мы стояли у входа в одну из многочисленных припятских школ. Это было большое здание с фасадом, облицованным плиткой. На его стене красовалась мозаика антропоморфного солнца, смотрящего на маленькую девочку. Дилан справедливо сомневался, разумно ли посещать здание, находящееся в столь запущенном состоянии. Повернувшись к Игорю, он заметил, что здания, видимо, были построены наспех и плохо.

– Нет, – ответил Игорь, проворно стряхивая насекомое с плеча камуфляжной куртки. – Это удел всех зданий.

Я ни разу не видел, чтобы он улыбался, но его спокойное лицо выражало суровую и мудреную для понимания славянскую иронию, а в его глазах навыкате бесспорно мерцал слабый веселый огонек. Он сказал, что нужно быстро осмотреть здание, потому что оно может рухнуть в любой момент. Дилан ответил, что в таком случае это здание он может и пропустить, но Игорь возразил, что не допустит этого. Дилан пожал плечами и вошел вместе с остальными, поразив меня совершенно несвойственной ему покорностью. Хотя Игорь никак не объяснил это внезапное проявление авторитаризма, мы предположили, что он не хотел, чтобы люди отделялись от группы и бродили без счетчиков Гейгера. Ведь они могли забрести в невидимые очаги высокой радиоактивности.

Фойе школы было устлано ковром из тысяч учебников и тетрадей – продуктами разложения письменного слова. Ходить по страницам было как-то неприлично, но этого было не избежать – нужно было двигаться вперед.

Каждое здание в Припяти давным-давно разграблено так называемыми сталкерами – обычно подростками и молодыми людьми, которые нелегально проникали в Зону. Здесь они разыскивали ценности и сувениры. Поэтому хаос, с которым мы сталкивались внутри этих мест, был результатом не самой катастрофы, а ее последствий.

В Припяти всегда наступаешь на то, что когда-то что-то значило для давно ушедшего человека. Игорь наклонился, поднял с земли красочно иллюстрированный сборник рассказов и пролистал его высохшие страницы.

– Пропагандистская книжка, – сказал он с легким отвращением на лице и снова осторожно уронил ее к своим ногам. – В Советском Союзе все было пропагандой. Постоянно пропаганда.

Он взял другую книгу, тонкую, с монохромным текстом, и пролистал несколько страниц. После гид показал мне раздел, иллюстрированный рисунком протестующих промышленных рабочих, доведенных до нищеты и согнувшихся под тяжестью эксплуатации.

– Это урок по Карлу Марксу, – сказал он. – «Капитал».

Я спросил Игоря, что он помнит о катастрофе, и он ответил, что вспоминать особо нечего. По его словам, мне больше есть что вспомнить об аварии и ее последствиях, хоть он и старше меня на пять лет. В Советской Украине обнародовали мало информации о масштабах происшествия.

– В Европе – паника. Огромная катастрофа. На Украине – никаких проблем.

Поднимаясь по лестнице, перила которой давно сняли или они сами сгнили, я оперся рукой о стену, чтобы не упасть, и почувствовал под пальцами трескающуюся краску. Мне было шесть лет, когда все это произошло, – еще слишком маленький, а потому родители наверняка защитили меня от плохой новости. Что я помню о том времени? Странные роды, искаженные человеческие тела, раздутые черепа, сведенные, уродливые конечности – образы не самой катастрофы, а ее долгих, печальных и жутких последствий. Я вспомнил тот зачарованный ужас, который вызывали у меня коммунизм и демократия; тот спор, который я понимал только как борьбу между добром и злом; идея ядерной войны и другие катастрофы того времени, а также предчувствие абортированного будущего. Пока я поднимался по лестнице, мне вспомнилась проселочная дорога поздней ночью, мама, помогавшая мне забраться на капот нашего оранжевого «Форда Фиесты». Она показывала мне на точку света, быстро пересекающую ясное ночное небо, и говорила, что это американский космический шаттл «Челленджер» на своей орбите летит вокруг планеты. Детское воспоминание было связано в моем сознании с телевизионными новостями о том же самом шаттле, который взорвался над океаном. Видение внезапного Y-образного расхождения инверсионных следов, снова по спирали сближающихся друг с другом, когда взорванные остатки шаттла падали в море, обломки технологии и смерти, зловеще ударившиеся о темно-синее небо. Этот момент был для меня тем же, чем была высадка на Луну для моих родителей и их поколения: образом, в котором запечатлелось само будущее.

Мы обогнули лестничную площадку, и, шагая вслед за Игорем по коридору, я вдруг осознал, что эти образы техногенной катастрофы – взрывов, мутаций – преследовали меня с детства и что я пришел к источнику катастрофы гораздо большей, чем Чернобыль или его смутные неизмеримые последствия. Паника. Чудовищная катастрофа. Я вспомнил слова французского философа Поля Вирильо[98]: «Изобретение корабля было также изобретением кораблекрушения», – она, как мне казалось, в полной мере отражала перспективу катастрофы, заключенную в технический прогресс. Я вдруг осознал, что Припять – это кладбище прогресса, последнее пристанище будущего.

В большой классной комнате по кругу стояли около дюжины стульев для малышей, и на каждом сидели гниющая кукла или чумазый плюшевый мишка. Картина жуткая, но что действительно тревожило, так это понимание того, что эта сцена была тщательно подготовлена каким-то посетителем, вероятно, совсем недавно, для того, чтобы ее сфотографировали. И именно это было глубоко отвратительно мне во всей идее туризма катастроф.

Я был его участником так же, как и все остальные, стоявшие здесь, в этом бывшем классе, чувствуя, как через пустые оконные рамы врывается теплый