Читать книгу "Закон Моисея - Эми Хармон"

среди красок. Я никогда не хотел возвращаться ни в Леван, ни к Джорджии, ни к своему прошлому. Поэтому с годами я завалил воспоминания о Джорджии камнями и похоронил ее на дне моря. Однако каждый раз, когда я разводил его, чтобы пропустить людей, с их воспоминаниями поднималась и память о ней – и тогда я думал о Джорджии. Вспоминал, как желал ее и в то же время ненавидел, как хотел, чтобы она оставила меня в покое и в то же время никогда не отпускала. И скучал по ней.

Когда это происходило, я перечислял пять вещей, которые я ненавидел. Она всегда называла пять плюсов, а я пять минусов. Я ненавидел ее наивность и легкую жизнь. Ненавидел простецкий говор и провинциальные убеждения. Ненавидел, что она думала, будто любит меня. Это было хуже всего.

Но было в ней и много того, что я не мог ненавидеть. Ее пламя, упрямство, как ее ноги обхватывали меня за талию, как ее взгляд сосредотачивался на мне, требуя всего и сразу, пока я пытался доставить ей удовольствие и не влюбиться. Джорджия хотела меня целиком. Все до последнего кусочка, не оставляя ничего личного.

И все же она была так прекрасна.

Я закрыл лицо подушкой и застонал, пытаясь выкинуть из головы воспоминание о ее пораженном лице и округленных карих глазах, сомкнувшихся с моими. Джорджия расцвела с годами, ее бедра стали шире, грудь больше. А вот лицо, напротив, исхудало, из-за чего ее скулы стали более очерченными, словно вся юношеская полнота покинула ее и отправилась в место получше. Джорджия стала женщиной – осанка прямая, взгляд твердый. Даже узнав меня, она не поежилась и не дала слабину.

Но наша встреча определенно ее потрясла. Как и меня. Я видел это по тому, как она стиснула зубы и сжала кулаки. По тому, как она задрала нос и сверкнула глазами. А затем Джорджия отвернулась и перестала обращать на меня внимание. Когда лифт остановился и открылись двери, она просто вышла, даже не оглянувшись, ее длинные ноги в обтягивающих джинсах двигались в до боли знакомой походке и в то же время совершенно по-новому. А потом двери закрылись перед моим носом, хоть мы и доехали до последнего этажа. Я пропустил свой. Мне не хотелось уходить. Поэтому я позволил уйти ей. Ничего хорошего из этого не вышло. Я не знал, зачем она пришла в больницу. Джорджия не улыбнулась и не кинулась мне в объятия, как делали старые друзья, когда случайно встречались спустя много лет.

Я только обрадовался. Ее реакция была более красноречивой. Она отражала мою собственную. Если бы она улыбнулась и обменялась со мной парой бессмысленных фраз, мне бы пришлось записаться на прием к доктору Анделину. Даже на несколько приемов. Это бы уничтожило меня. Джорджия преследовала меня больше шести лет, и судя по выражению ее лица, когда я вошел в лифт, воспоминания обо мне тоже не давали ей жить. В этом было некое утешение. Слабое, но все же.

Я выглянул из-под подушки, чтобы проверить, исчез ли мальчик, и выдохнул с облегчением. Маленькая мышка улетела. Я взбил подушку и, положив ее под голову, перевернулся на другой бок.

И тут же вскочил с кровати, с руганью откидывая подушку. Он не ушел. Просто подошел ближе. Так близко, что я видел длину его ресниц, контур верхней губы и как загибалась по краям застежка на его черном плаще.

Он улыбнулся, показывая ряд белых зубок и ямочку на правой щеке. Я мгновенно пожалел о своей несдержанности, а затем снова выругался теми же словами, не понижая голос.

Я почувствовал трепет его мыслей, щекочущих стенки моей головы, и поднял руки в знак поражения.

– Ладно. Показывай свои образы. Я нарисую парочку и прикреплю их к своему холодильнику. Я не знаю, кто ты, так что не смогу отправить их твоим родителям, но валяй. Посмотрим на них.

Легкий трепет обратился крыльями бабочек и роем пронесся по моему разуму. Я увидел белую лошадь с черными и бурыми пятнами на задних ногах, словно художник начал заполнять ее цветом, но отвлекся и так и не закончил работу.

Лошадь ржала и бегала галопом по небольшому загону, и я ощутил прилив удовольствия мальчика, пока он наблюдал, как она трясет своей белой гривой и топает копытами.

Калико. Я почувствовал ее имя, когда он позвал ее. Слово вплеталось в воспоминание мальчика, поскольку реально услышать его я не мог. Лошадь пробежала вдоль загона и подошла так близко, что ее вытянутая мордочка заняла почти все мое поле зрения. Я ощутил, как она обдала своим дыханием мою ладонь, и понял, что не только слышу, как мальчик общается с ней, но и чувствую его ладонь, будто свою собственную, пока он поглаживал ее между глаз и спускался к раздувающимся ноздрям, которыми она уткнулась мне в грудь. Не мне. Ему. Мальчик так четко передал свое воспоминание, что мне казалось, будто я сам сижу с ним на ограде, слышу и чувствую все, что и он.

«Самая умная и быстрая лошадь во всем Кактусовом округе!»

И вновь я услышал его голос в своей голове, хотя мальчик не произносил ни слова. На сей раз я просматривал воспоминание не отдельными кадрами, как обычно, а видеороликом. Звук искажался и был приглушенным, как в домашнем видео на слишком низкой громкости. Но все же он был частью воспоминания – тоненьким голоском, комментирующим происходящее.

А затем бабочки улетели, и на секунду мой разум опустел, словно сломанный экран телевизора.

Порой мертвые показывали очень странные вещи, которые не имели никакого смысла. Мелочь, растения, миску с пюре. Я редко понимал, что они хотели этим сказать – только то, что они пытались до меня что-то донести. Со временем я пришел к выводу, что для них повседневность имела другое значение. То, что они мне показывали, неизменно представляло собой какое-то воспоминание или важный для них момент. Я не всегда понимал почему, но очевидно, что ключевую роль играли самые заурядные вещи, а предметы сами по себе не имели значения. Мертвым было плевать на землю, деньги или наследие, которое они передавали будущему поколению. Для них главными были люди, которых они покинули. И именно эти люди не давали им уйти. Не потому, что мертвые не могли адаптироваться, а потому, что не могли их возлюбленные. Мертвые не были злыми или растерянными. Они в точности понимали, что происходит. Это живые не имели ни малейшего представления. Большую часть времени