Читать книгу "Драматургия Югославии - Мирослав Крлежа"

нашему домовому совету, ни нашему председателю, а вот если кто-то поет во дворе…

В е р а. Сегодня он особенно хорошо пел. Жаль, что Мария не слышала его. А ты уверен, что она вернется?

Б а р т о л. Разве она не возвращалась вчера, позавчера? Эта Мария не покинет нас.

В е р а. Почему «эта Мария»? Ну вот, опять ты что-то выдумываешь… «Эта Мария»…

Б а р т о л. Да у меня так, случайно сорвалось. Наша Мария — твоя и моя. Знаешь, когда мы в первый раз снова встретились, она была бледной от холода, бедняжка, и я вдруг рассказал ей обо всем, о следствии, о «Фортуне» — я тогда возвращался от следователя. Я все цифры ей назвал: семьдесят семь миллионов триста сорок пять тысяч. Я ей все так и выложил: контроль, баланс, расчеты, принято-выдано, подпись, расписки, склад «Б», рабочий совет, правление, тоннаж, порто-франко, образцы без стоимости, самоуправление, сырье, административный порядок, полуфабрикат, злоупотребления, экономическое вредительство, параграф, сокрытие, преступление. А она, Мария, коротко и ясно: ты не виноват! Как раньше в армии: критика, самокритика — и ты свободен как птица!

В е р а (не слушая его). Кто-то звонит. Это Мария…

Б а р т о л. Мария не будет звонить, я не запер дверь. (Мечтательно.) Эх, если бы Мария выступила завтра на суде перед всеми этими попугаями юристами. Это был бы коронный свидетель, она бы выложила им прямо: он не виноват! Я гарантирую тебе, все согласились бы с нею, всем стало бы совершенно ясно, что я не виноват. Всем! (После короткой паузы, глухо, равнодушно.) И мне тоже все стало бы ясно.

В е р а. Ты не только лжец, но еще и негодяй. Тебе, как и раньше, хочется и Марию впутать в эти гадкие дела. Ты всегда крал ее у меня. И сейчас ты все выдумал. Ничего ты ей не говорил, ничего. Она в этом вовсе не разбирается. Специально выдумал, чтобы помучить меня… Людоед! Садист!

Б а р т о л. Вера, прошу тебя, не волнуйся! Конечно, выдумал. Просто я ожидаю вместе с тобой Марию и болтаю со скуки. Что? Да первое, что придет в голову! Глупости! Слова, слова, лишь бы развлечь тебя и себя, чтобы время поскорее прошло… А все же ты должна признать, было бы великолепно, если бы она могла завтра выступить как мой свидетель. Кто бы устоял перед ней?

В е р а. Опять ты за свое. Это твоя система. Случай помешал тебе сразу избавиться от меня, так ты льешь отраву каплю за каплей. Стыдись! Мария — в качестве твоей свидетельницы! Мария — будущая звезда. Мария, которая отомстит за меня, да, отомстит за все, прежде всего за то, что ты совершил. А ты болтаешь — ей защищать тебя? Да ведь она твоя дочь, а с каких это пор дочь может свидетельствовать в пользу отца? (Неожиданно подозрительно.) Или, может быть, она не наша дочь, не наша Мария? Опять твоя выдумка?

Б а р т о л. Когда ты перестанешь подозревать меня, Вера? Конечно, она наша дочь — для тебя и для меня она даже больше чем дочь… Но для людей, которых мы сторонимся, для эгоистичных волков, которые запрещают человеку петь, которые со зла постоянно что-то выдумывают, — для этих людей, которые читают газеты, смотрят телевидение, орут на состязаниях, для этих людей…

В е р а (твердо). Они похоронили нашу Марию два года назад. Я знаю! Ты постоянно скрывал это от меня, но я знала. Эти люди любят похороны. Они и меня похоронили. Кто сейчас помнит обо мне? Никто. Но мы с тобой никогда не верили в выдумку о вещах на берегу Савы, о Мариином прощальном письме.

Б а р т о л. Разумеется, не верили.

В е р а (подозрительно взглядывает на него). Ты, может, и верил, а я — никогда! Никогда!

Б а р т о л. Я тоже не верил!

В е р а. Опять ты лжешь! А почему же ты два года назад начал пить? Каждый день напивался как скотина. Да, ты поверил! Ты тоже из их числа! Ведь не тебя, а меня искалечили, приковали к инвалидной коляске, заперли как в тюрьму…

Б а р т о л. Вера, Вера, ты пойми: все, что я делаю, все, что я делал, было лишь для того, чтобы наша тюрьма стала миром. Нашим, твоим и моим… в котором мы сможем жить! Жить!

В е р а. А Мария?

Б а р т о л. И Мария.

В е р а. Почему же ты два года назад хотел продать все ее вещи, все ее театральные костюмы? А за неделю до возвращения Марии ты сжег все ее фотографии. Почему? И я уже не помню, как она выглядела прежде. Зачем тебе это понадобилось? Только для того, чтобы измучить, погубить меня. Но тебе это не удастся, нет. Я вырвусь из тюрьмы, в которую ты меня запер. Да, и я буду танцевать, и Мария будет танцевать. (Тщетно пытается встать со своего кресла. Стонет, говорит задыхаясь.) Ты виноват! Ты! Ты нас предал! (Беспомощно падает в кресло.) Помоги мне, Бартол, помоги мне!

Б а р т о л. Ну вот видишь, Вера-Верочка, что получается, когда ты волнуешься и начинаешь подозревать своего Бартола. Предоставь это моим недругам, у меня их достаточно. Ты, Вера, да, ты должна верить в меня… и Мария тоже… вы с Марией. Тогда ты не станешь говорить того, что говорила сейчас… Вспомни, два года назад ты поверила проклятой старухе соседке, этой спекулянтке, будто Мария в Триесте, будто старуха видела ее на улице с американским моряком. А я сразу сказал, что это ложь. Мария в Триесте — глупости! Другое дело — на сцене, в свете прожекторов, прима-балерина в Москве, в Большом театре, в Лондоне, в Нью-Йорке — она ведь твоя дочь! Но в Триесте! В порту! С американским матросом?

В е р а. Да, да, Бартол, наша Мария еще будет танцевать на всех сценах мира. О ней заговорят, о моей Марии… (Возбужденно.) А ты помнишь, через три дня у нее день рождения, да, через три дня…

Б а р т о л (глухо). Через три дня…

В е р а. Видишь, ты забыл. А я нет. Восемнадцать лет… А она совсем ребенок, правда? Я уже приготовила ей подарок, я вытащила из нафталина самое красивое платье. Помнишь, в нем я танцевала в тот вечер…

Б а р т о л. В тот вечер…

В е р а. Мое последнее выступление. И знаешь, что я придумала? Мы вынесем всю мебель из этой комнаты. Ты будешь в капитанской форме, со всеми наградами. Да, и пострижешься. И сапоги наденешь, ты всегда мне нравился в сапогах… а Мария наденет мое платье и будет танцевать для нас. Я знаю, она сейчас не в форме, но это ничего, ничего… Мы будем смотреть на нее словно из партера. И потом, да, потом, когда она уже станет на пуанты, я шепну ей