Читать книгу "Отрицательная Жизель - Наталья Владимировна Баранская"

ума можно сойти от этих белых пустых вечеров. Писать все-таки занятье. И потом — мне кажется, что когда я вспомню все по порядку, то увижу происшедшее как на экране и прояснится, что за персонаж в этом кинофильме я сам.

Я вспомнил, как определил меня когда-то Старик. «Положительный герой», — сказал он, принимая меня два года назад на работу. Сказал с лукавым прищуром, заглянув в мою коротенькую автобиографию. И было там всего несколько строк: родился в 1941 году, с медалью окончил школу, отслужил в армии, получив награды, комсомольский работник, отмеченный грамотой обкома, студент-заочник факультета журналистики, в срок сдавший задания и экзамены за третий курс.

Еще раз назвали меня положительным героем недавно. Назвала Нина. И ее мягкий голос прозвучал довольно ехидно. Я принес новые фотокарточки 9 на 12, она их приняла — мы оба выполняли распоряжение нового главного, повелевшего переснять всех сотрудников в одном формате. Ни в какие герои я сроду не метил, в нашей редакционной жизни был персонажем самым обыкновенным. Я на нее обиделся. Если по внешности и антропометрическим данным я подхожу для образа «положительного» — глаза голубые, волосы русые, зубы белые, плечи широкие, руки сильные, рост 180, вес 72, да еще и ямочка на подбородке, то это уже не моя вина.

Итак, этот опус — записки положительного героя. В кавычках.

Старик

В областной газете я работаю уже три года. Был внештатным, потом меня взяли в штат литсотрудником, а когда перешел на третий курс, перевели временно на отдел культуры и быта, называется ВРИО. Для моих лет неплохо.

При Старике мне работалось хорошо. Все у нас шло гладко. Работу я свою люблю. Нормально люблю: с радостью берусь за дело, а когда кончу, радуюсь, что развязался.

Старик меня хвалил (не часто — он такой). Говорил отечески: «Петуня у нас молодец». В редакции я чуть не с первого дня «Петуня». Видно, имя мое — Анатолий — не пришлось товарищам по душе. Петуня так Петуня — ласково и не обидно.

События, из-за которых я попал сюда, начались с ухода Старика — нашего Главного. Он бы, наверное, и еще поработал, какая это старость — 65 лет. Это мы его прозвали Старик. Из уважения. Его любили. Он нас не допекал тем, что он главный, не лез в каждую строчку, не ловил блох и не гнул в дугу. Но если случался серьезный промах, от него могло крепко влететь. Как в том случае, когда Федька Федоров к очерку о передовой птицеферме в селе Лебедях подверстал кусок рецензии о гастрольном спектакле «Лебединое озеро».

Но с прошлой весны наш Старик стал плох. Захандрил, начал жаловаться на сердце. По два-три дня не выходил на работу. Начались разговоры, пересуды. Кто говорил, что у него семейные неурядицы, кто уверял, что Стариком недовольны в обкоме, считают, что мы отстаем. Газета, мол, недостаточно активно ведет борьбу с пережитками в быту, в частности с алкоголизмом.

Наконец прошел слух, что Старика снимают, предлагают другую работу, но он решил уходить на пенсию.

А в начале лета стали уже рассказывать о новом главном. Разузнали, что он москвич, молодой, когда-то работал в заводской многотиражке. Говорили разное — будто он заведовал большим Дворцом культуры, служил в министерстве чуть ли не референтом, налаживал торговые связи с одним африканским государством. И даже вот что говорили: торговал мехами на международном аукционе.

Что было правдой, а что выдумкой — судить мы не могли. Одно удивляло — зачем он отправился из Москвы в областной центр не из первых по величине и значению?

Но на этот вопрос отвечать было некому. Хотя все что-то знали, не было среди нас никого, кто бы располагал информацией во всем объеме. Однако чем больше говорили о новом главном, тем больше появлялось подробностей. Говорили, что он передовой, очень современный, энергичный, что «заставит нас попрыгать», что он красавец — берегитесь, мол, девушки. Доболтались до таких подробностей, которые могла бы знать его жена, но тут же выяснилось, что он холост.

Разговору и шуму хватало. И чем больше было шуму, тем, казалось, торжественнее должно было произойти появление нового главного. Фанфары, литавры, колесницы… Но ничего этого не было. Произошло все иначе.

Знакомство

В одно июльское утро, когда мы собрались на летучку к Старику, у него в кабинете оказался незаметный молодой человек в темном костюме. Он поднялся. Старик представил: «Знакомьтесь — новый главный редактор нашей газеты товарищ Петряев Анатолий Юрьевич». Тут многие посмотрели на меня. Ну и что тут забавного: Анатолий Петряев и Анатолий Петунин. Ничего интересного. Кстати, я — Петрович. Потом ребята говорили, что смотрели на нас потому, что мы похожи. Может быть, и так, не мне судить. И я, конечно, его разглядывал: примерно моего роста, но чуть поплотнее, тоже светловолосый, хотя волос у него меньше, даже намечается лысина. Глаза тоже голубые, но взгляд какой-то зацепистый. Нос далеко не классический, впрочем, поаккуратнее моего. Пожалуй, Петряева можно назвать красивым. Мне лично он не понравился: какая-то в нем была натянутость, деревянность. Но когда он заговорил, это впечатление исчезло. Выступил он просто и скромно: он надеется, что мы сработаемся и будем жить дружно, он рад увидеть в редакции столько молодежи, это хорошо — он любит волейбол. Закончил он так, что многие растрогались: он хотел бы не снижать того уровня, которого газета достигла под «многолетним мудрым руководством Ивана Васильевича Махова». Мне эти слова показались неискренними. Старику, я видел, было неприятно — он нахмурился.

Так состоялось наше знакомство с Петряевым. Неделю он приходил в редакцию аккуратно к началу рабочего дня, шел прямо к Старику и сидел у него в кабинете несколько часов. Впрочем, это был уже не кабинет Старика, он сдавал дела. Затем Петряев проходил по отделам. Зайдет в комнату, постоит над кем-нибудь, посмотрит или пройдется по комнате взад-вперед, будто измеряя ее шагами, обведет прищуренным взглядом стены, потолки, нахмурит лоб и уйдет. Мы не понимали, в каком он настроении. Казалось, не очень доволен. Стали поговаривать — уж не убрали ли его из Москвы за какие-нибудь «шалости»?

Старик простился с нами на летучке, потом обошел отделы, пожал всем руки и каждому сказал несколько слов. Я очень хорошо запомнил сказанное мне: «Думай, Петуня, больше думай!» Тогда я его не понял. Но чувствовал: сказано неспроста. Другой бы пожелал «успешно завершить учебу» или «стать настоящим журналистом».

Старик был стоящий человек. Впрочем, почему «был»? Он ведь еще жив.

На следующий день летучку проводил Петряев. Все отметили большую перемену, происшедшую с ним со вчерашнего дня. Он был такой чистенький,