Читать книгу "Дневник Л. (1947–1952) - Кристоф Тизон"

еще один мужчина присоединился к погоне. Он приближался, и Дороти не знала, что делать. Я следовала за ней и видела, что она колеблется: повернуть направо или налево? Или лучше перейти через дорогу, не оглядываясь? Мужчины были уже совсем близко, и Дороти бросила сосиски и хлеб, чтобы бежать было легче и чтобы преследователи успокоились. Однако два идиота, что были впереди нас, расставили руки в стороны, преграждая нам путь. Один из них ухватил Дороти за руку, и она упала, а ее длинные ноги заплелись на тротуаре. Другой загородил мне проход, сделал шаг в сторону, – после этого я ничего не видела. Как в фильме с Чарли, моим Маленьким Бродягой.

* * *

…Вы неимущи, но вы не бедны, вы покинуты, но вы не одиноки, вы последние, но вас не забудут… Миссис Периани остановилась, подняла голову и, нежно улыбаясь нам, в заключение сказала: вы благословенные дети Иисуса Христа, Господа нашего. И каждая из нас произнесла «Аминь». Мы выстроились в ряды, тихо поднялись по лестнице и прошли в общую спальню к своим постелям. Каждый вечер один и тот же ритуал. Нам давали десять минут, чтобы мы могли переодеться и лечь, а потом свет выключали. Теперь мы могли перешептываться с кроватей, тихо-тихо. Иногда раздавались приглушенные смешки, после которых все затихали из страха, что воспитательница услышит нас. Но это было время их ужина, и воспитательницы редко оставались в прихожей дольше, чем на пару минут, после того как тушили свет.

Вытянув руку, я могла дотронуться до руки Дженни, моей единственной соседки. С другой стороны были стена и окно. Иногда, когда мы слышали, как смотрительница спускается по лестнице (что она старалась делать как можно тише, чтобы мы думали, будто она все еще здесь), Дороти вставала и приходила посидеть несколько минут на полу у подножия наших кроватей. В эти минуты мы украдкой тихо разговаривали о будущем, о жизни, которая будет у нас после, хоть никто и нигде нас не ждет. О наших мечтах, если я все еще вправе произносить это слово.

Дороти хотела записаться в армию, путешествовать, переплыть океан. А еще работать на военной базе в Японии или Германии, чем дальше, тем лучше. Дженни мечтала о работе на киностудии, а я решила, что хотела бы спасать больных в госпитале, быть сиделкой, не знаю даже, ну или хотя бы телефонисткой: «Алло? Это срочно, быстрее!» Вот такая маленькая мечта. Я знала, что мне не стать врачом или медицинской сестрой, несмотря на то, что здесь мы ходим на уроки. Да, я отлично это знала.

Разве что случится чудо.

Попасть сюда уже было чудом. В полиции нас с Дороти грозились отправить в исправительное учреждение. Я заплатила за украденные продукты, а Дороти позвонила Миссис Периани, которая смогла договориться с инспектором, заверив того, что Дороти не возьмется за старое. Потом они сопроводили меня в парк, откуда я забрала свой чемодан, и мы вместе отправились в Пристанище – большое кирпичное здание, где в холле были прописаны имена основателей и благодетелей. Эти очень верующие христиане содержат нас и приходят на каждое Рождество раздавать подарки. Миссис Периани смогла раздобыть в мэрии Рамздэля свидетельство о смерти мамы, и мы вместе с ней подписали бумаги, разрешающие мне остаться у них. Мне официально выделили кровать, место за столом и еще одно в классе для уроков… Обстановка была суровой, строгой и чудесной. У меня наконец-то было где-то свое место.

Место мне под стать – маленькое и скромное, но как я была благодарна, это было мое место.

Я обожаю Миссис Периани, и мне кажется, что она тоже относится ко мне с симпатией, несмотря на то, что дисциплина здесь жесткая и мне трудно к ней приспособиться. Порой у меня даже получается поверить в Бога и в Его Сына Иисуса Христа – в те минуты, когда она вызывает меня в свой кабинет, говорит мне о надежде, христианской вере и смотрит на меня. Я ясно вижу, что она верит в меня. Да, вижу это в ее глазах, таких нежных и полных жизни, чистой, красивой и просветленной жизни. Такой жизни, которую я никогда и не знала. Я понимаю, что мы все вместе связаны чем-то похожим на бескорыстную любовь. В такие минуты нахождение здесь представляется мне благословением. Она будто взяла меня, нас всех, на бедный и освященный корабль Христа.

* * *

Волшебное окно. Я никогда не рассказываю о Гуме или Клэре. Только о Стэне и принце-пианисте, эти истории красивее, а нам нужны красивые вещи, чтобы выжить. Мне не стыдно, но я как будто перевернула страницу или внезапно проснулась, позабыв все свои сны. Все забыла, прекрасно помня, – так, именно так. Я отложила это навсегда.

На прошлой неделе уехала Кэрол, и стало как-то пусто. Вместо четырех подружек нас теперь лишь трое. Вот уже несколько дней, как мы только это и обсуждаем вечерами в спальне. Ее определили в какую-то семью местного округа. Это семья врачей, сурово обращающихся с девочками, которых пристраивают. Два года назад какая-то девчонка вернулась, пожив у них некоторое время. Она сбегала, плохо вела себя, и они отослали ее обратно. В действительности она больше не могла жить у них: ее заставляли пахать с утра до вечера, эти старые мерзавцы били ее и обращались с ней, как с мразью. Пару допросили, но они лгали, клялись и вышли сухими из воды. Их оставили в списке приемных семей.

Как хорошо, что они не выбрали меня. Я предпочитаю остаться пока здесь, с Дороти, Дженни и призраком Иисуса Христа.

Однако основное наше развлечение в последнее время – это смотреть в волшебное окно. Оно принадлежит паре, которая недавно поселилась в здании напротив, и находится почти на одном уровне с нашим, и мы из общей спальни видим всё. На самом деле это два окна, но со стороны они напоминают широко распахнутые на жизнь этих людей глаза. Квартира их пока почти пуста, а с потолка свисают голые лампочки. У пары есть стол, два стула и пара полок, на которых ютится посуда. Но весь вечер, а может, и всю ночь напролет они беседуют, кушают, пьют из бокалов, встают из-за стола, прогуливаются по своей квартире, а потом вдруг берутся за руки, обращаются лицом друг к другу, говорят еще немного и целуются. Они сжимают друг друга в объятиях, будто обмениваются важными обещаниями. А потом, как в балете, все начинается снова: они садятся, встают, разговаривают