Читать книгу "Скорая развязка - Иван Иванович Акулов"

подстывшими валенками, Косарев прошел к столу и поставил на кромочку бутылки, уже успевшие запотеть в тепле. Начал раздеваться, с болью разгибая окоченевшие пальцы. Шмыгал носом.

Квасоваров сразу принялся щепать лучину на пороге кухонной двери, что он, видимо, делал и до выхода на улицу. Щепал он прямослойное березовое полено, зажав его ступнями ног. Толстый кованый нож легко, с сочным пощелкиванием, драл древесину, и гнутые упругие лучинки разлетались по полу. Квасоваров сгребал их в кучу и приговаривал:

— Одного, много — двух поленьев на все варево хватит. А то…

Братанов и Анисья сидели за столом и стряпали пельмени. У Братанова пальцы толстые, ногти с полтинник, а пельмени он вертит ловко, играючи, кажется, сами они плывут у него из рук на доску, застланную холщовым полотенцем. Анисье уж больно по душе эти налитые силой молодые руки, которые с трогательной бережью лепят пельмени и ровными рядками, один к одному, укладывают их на чистый холст. Анисья не слышала, что сказал Квасоваров, не слышала, как кряхтел и охал Косарев, разминаясь с мороза, — она думала о чем-то своем, неопределенном, но хорошем, и оттого обветренные губы ее были все время приоткрыты в безотчетной улыбке.

— Вот зверь, а скажи, оплошал-то, — говорит она не то, о чем думает, и все так же с улыбкой раскатывает тесто, посыпает его мукой. — Что ж, он упал или как?

— Роняй — так не уронишь, — не сразу отозвался Братанов и, оглядев доску с пельменями, опять погрузился в работу.

Анисья вдруг перестала катать сочни, реденькие брови ее замерли:

— Ты что, Братанов, все с сердца вроде?

— Да он со всеми таков, — сказал Квасоваров, сгребая лучину к порогу.

— Его, Анисья Николаевна, с горя зачали, — всхохотнул Косарев и подошел к столу, сел на скрипучий стул, но тут же приподнялся опасливо.

— Садись, садись, — повеселела Анисья, и руки ее снова задвигались. — Он, окаянный, уж сто лет скрипит. Давно бы выбросила, да материно — не дает. Куплю вот свое скоро.

Косарев взял бутылку с вином за самое горлышко, понюхал из кулака:

— Голимый карасин.

— А что ты думаешь, — поддакнула Анисья, — взяли да бахнули в мазутную цистерну, и — в Россию.

— Да нет, — возразил Косарев с серьезным видом, — просто уж такое паршивое вино. Коньяк вон — на что дорогая штука, а тоже отдает клопом.

— Уж скажешь прямо.

— Так вот, мужики, председатель велел завтра к семи утра в контору.

— Видел, что ли?

— Видел. Хоть провались бы со стыда: на полке водка стоит, а я беру, прости господи, косорыловку.

Квасоваров бросил нож на лучину и зло усмехнулся:

— Ну, скажет, послал господь брандахлыстов. Пропились, родимые, до ручки.

— Мог и подумать. Но работу нашу в «Калининце» похвалил. Ездил он туда. Я думаю, нарочно.

— Похвалил, говоришь? — встряхнулся как-то весь Квасоваров. — Что же ты тянешь? Как он сказал?

— И рад бы-де придраться, да не к чему.

— А еще?

— А лес, говорит, тонок.

— Это не наше дело, что лесишко неказистый. Давай, Митя, крути-накручивай. Значит, не зря мы тут, — не улыбался Квасоваров, но похлопал по плечу Братанова.

— По такому делу и водочки б не грех взять, — подсказала Анисья. — Дядя поскупился небось. Или впрямь все ухлопали?

— Поговори бы он со мной раньше, я и этой-то не взял бы. Не взял. Ни в жизнь не взял бы.

— По такому случаю да под пельмешки я сбегаю, — настаивала Анисья. — Настюха иногда берет домой. А живет она тут, прямо за овражком. Достряпаем, и я живехонько.

Квасоваров снова взялся щепать лучины. Братанов все молчал, будто и не слышал, о чем шел разговор. Усердно лепил пельмени и укладывал их рядышком. Косарев убрал со стола бутылки и поставил их на окно, за занавеску. «В холодок, — подумала Анисья. — Догадливый, а купить водки толку не хватило. Но я сбегаю сейчас. Пельменей из лосятины еще никогда не едала. Та же, говорят, говядина. Только чуть горчит: осинником кормится…» У Анисьи было хорошее настроение в предчувствии приятного застолья. Она поглядела на руки Братанова и совсем повеселела:

— Как же они его завалили, Братанов?

Братанов ходил к леснику за мясом и знает, как мужики вытащили из полыньи лося с переломанными ногами.

— Чего, в самом деле, не расскажешь бабе? — нахмурился Квасоваров на Братанова.

— Да она уже все знает. Она больше меня знает.

— Женщина и должна больше знать, а то как же, — Анисья кокетливо вскинула бровь, а вершинки щек ее зарделись беспокойным румянцем.

— Вышел он на реку, а лед в том месте подмыт — и крышка.

Братанов умолк.

— Вот и поговори с ним. — Анисья обратилась к Квасоварову, а потом погрозила пальцем: — Ой ты, Братанов, непростой человек. Молчуны все ехидные.

— Ты, Анисья Николаевна, одна живешь? — спросил Косарев, приглядевшись к женщине, и начал гладить бороду, обнимая большой ладонью чуть ли не все лицо.

— Если б одна. Свекровка есть. Муж.

— Где же они?

— Свекровка на свадьбе в Мостовой, любить сватья почужу шастать. Стряпать она мастерица — вот и возят ее. Есть от кого, ездит: Онька приберет, вымоет, Онька скотину управит, а еще огородишко. Работу в колхозе я уж не беру. Муж тоже дома не живет. Колхоз в городе квартиру заезжую держит, так он, Николай мой, при ней: топит, караулит, ворота отпирает — да запирает.

— Не боишься, что испортится на стороне?

— Он у нас смирный. А я ему самая любая, — Анисья изломала левую бровь и задачливо умолкла.

Косарев удовлетворенно хмыкнул:

— Что же он тебя к себе не возьмет?

— А дом, хозяйство — на кого? Он звал, да что я там забыла? Здесь я с пяти утра и до ночи при деле. Как встала, так и пошла по кругу.

— А и мастер ты поболтать, — с укоризной сказал Братанов хозяйке.

— Люблю, — весело согласилась она. — Вообще люблю общество. А уж поговорить само собой. С добрыми людьми и выпить умею.

— А сочни кто за тебя будет катать?

— Батюшки-светы, — воскликнула Анисья, увидев, что у Братанова кончились сочни. — Винюсь, винюсь. — Она начала быстро катать скалку, с красивой женской неловкостью приподняв над столом локти.

Братанов охлопал замучненные руки и, как всякий крупный человек, опасаясь что-нибудь зацепить, вылез из-за стола.

— По сорок штук на брата есть. Еще десятка по два, и с хлебом за мое мое — по уши.

— Сосчитал уж, — заметил Квасоваров.

— Пельмени всегда надо считать, еда праздничная.

— Вот он как рассудил, — откидывая от себя сочни, говорила Анисья. — Нет, Братанов у вас — голова. Зачем только считать их, а?

Братанов не ответил. Залез в кухню, гремя заслонкой, достал из загнетки уголек и, втиснувшись