Читать книгу "Князь Иван Шуйский. Воевода Ивана Грозного - Дмитрий Володихин"

Сам король, явившись под стены города, почувствовал огромный риск своего положения. Он не стал скрывать сомнений от ближайших советников. Его биограф Рейнгольд Гейденштейн сообщает об этом с полной откровенностью: «Рассмотрев укрепления города, король легко понял, что он был прав, когда не соглашался сначала с мнением тех многих, которые утверждали, что лучше всего прямо идти сюда, и что далеко не все, как он сам теперь узнал, было ему сообщено о положении города Пскова и его укреплениях. Он видел, что приступил к осаде города, не имея достаточно пехоты, что если бы он хотел, не щадя величайших усилий, взять город приступом, то нужно было бы привести ее втрое больше, что у него не было и достаточных запасов пороха (курсив мой. – Д. В.). Запас в Сузе (Суше? Сураже? – Д. В.) сгорел от неосторожного обращения с огнем тех, которые охраняли его; а взамен его, вследствие предвзятой мысли о мире, с самого начала подскарбиями заготовлено было недостаточное количество; да притом, вследствие особенной трудности подвоза, так как только по реке оставалась возможность транспорта, они с трудом могли привезти даже и тот, который был приготовлен. Вследствие того, раздумывая о всех случайностях, ему казалось иногда, что лучше было бы или, оставив Псков, направиться прямо к Великому Новгороду, который, как полагали, был менее укреплен, или обратиться к соседним крепостям: Порхову и Гдову и уже, покорив их, из них теснить город, так как первая, находясь между Новгородом и Псковом, как полагали, очень удобна была для того, чтобы отрезать Псков от подкреплений и подвоза съестных припасов, а последняя прилегает к крепости Ивангороду, который образует Нарвский порт; но, с одной стороны, как и вышеуказанные доводы и опасность от Пскова, а с другой – и слава самого Новгорода, который также, как известно, и сам может иметь значительные силы, чтобы сопротивляться, наконец, дальность дороги, ибо уже кончалось лето и ожидались непогоды, не допускали исполнить упомянутое намерение. Что касается до второго способа осады и взятия соседних крепостей, то, по его мнению, во-первых, это было бы недостойно славы начатого похода, а во-вторых, придало бы мужества неприятелю. Вследствие таких соображений, не отчаиваясь в возможности преодолеть вышеозначенные трудности при помощи доблестного духа и храбрости своих воинов, при содействии которых он уже достиг многого другого, король стал обдумывать выбор места для лагеря»[277].

Иными словами, бывалый полководец, придя под стены великой крепости, почуял, что дал маху, подготовившись недостаточно хорошо. Но отступать-то уже поздно! Приведя в действие огромный военно-политический механизм Речи Посполитой, монарх не мог просто взять и вернуться с армией назад. В то же время он не мог отыскать приемлемой замены для цели похода. Тут уж, как говорится, раньше надо было думать. Что же Баторий, изобрел какой-то свежий тактический ход? Отыскал способ доставить под Псков новые силы, добыть еще пехоты, еще пороху? Может быть, он разработал иной стратегический план давления на Северо-Западную Русь? Нет, ничего подобного. Он просто понадеялся на польский авось. Иначе говоря, на «доблестный дух и храбрость своих воинов».

Авантюра?

Очень похоже на то.

Правда, у поляков имелось преимущество иного рода: они располагали армией, состоящей из профессионалов. Стефан Баторий собрал шляхту и наемников – венгров, немцев, французов, шотландцев, итальянцев и т. п. Иными словами, людей, которые на протяжении многих лет занимаются военным делом, живут от войны к войне. Они соответствующим образом вооружены, экипированы, обучены. По вооружению и боевому опыту на один уровень с ними могут быть поставлены наши стрельцы, казаки, а также поместное ополчение (дворяне и их боевые холопы). Что же касается горожан и селян, способных выйти на стены и драться с неприятелем, то при всем их героическом настрое они в боевом отношении стоят гораздо меньше, чем любой из наемников Батория. Качественное преимущество королевской армии отчасти компенсирует недостаток преимущества численного.

Это качественное преимущество еще скажется…

Польские источники говорят о том, что русский царь располагал громадной армией, чуть ли не 300 тысяч бойцов, но не решился напасть на Батория в открытом поле. Время от времени он отправлял какие-то громадные орды татар – в 7 тысяч, 10 тысяч и даже 20 тысяч на врага, а доблестное польское рыцарство их разгоняло. Псковский летописец также пенял государю, мол, отчего не помог нам, когда на нашу землю пришел иноземный монарх, а у тебя в Новгороде стояло 40 тысяч с князем Ю. Голицыным и в Старице еще 300 тысяч под твоим командованием?

Но откуда бы взяться подобным армиям? Что за фантазии? Какие 300 тысяч? Какие 40 тысяч? Да и татар служилых никогда не собирали такое множество! В 1579-м, специально для отражения Батория, их отмобилизовали в армию, возглавляемую самим государем, чуть более 6 тысяч – со всей России! В составе легких самостоятельных полевых соединений служилых татар бывало намного меньше.

Для сравнения: в 1577 г., руководя крупной армией вторжения, куда были отмобилизованы главные силы Московского государства, Иван IV располагал 20 тысячами боеспособных войск! В 1579-м, собираясь биться с Баторием, царь возглавил 28 тысяч бойцов! Все силы царства пришлось напрячь, концентрируя такие рати. Но в обоих случаях дворянской конницы было намного менее половины. Часть этих сил пришлось потратить, занимая многочисленные крепости Ливонии гарнизонами. Другая часть полегла в несчастливом сражении у Вендена. Кому-то следовало бороться со шведами в русской Ливонии. Кому-то – оборонять от литовцев Смоленск и Северскую землю. Кто-то сложил голову в крепости Сокол, а также в несчастливых для России боях при Торопце и Холме… Что мог бросить в бой государь Иван Васильевич против Батория, когда тот устремился к Пскову? Наверное, тысяч десять – пятнадцать. В лучшем случае…

Исходить надо из того, что Речь Посполитая, даже если не считать союзных для нее шведов, значительно превосходила Россию по численности бойцов на направлении главного удара. Вышел бы царь Иван против Батория с войском, и в лучшем случае погиб бы со славой после первого же большого сражения.

Не следует винить Ивана Васильевича в трусости и нерешительности. Как умный человек, он предпочел терпеть упреки, но сохранить остатки вооруженных сил от неминуемого разгрома.

Но другая вина лежит на нем. Как довел государь великую страну до состояния, когда ему не с кем оказалось выйти против неприятеля? Какою дипломатией? Какими ратными подвигами? Почему не сумел вовремя остановиться, ведя страшную борьбу за ливонские земли? Горько и правдиво звучат слова другого псковского летописца: «Сий царь и великий князь Иван, по Божии милости и пречистые Богородицы и великих чюдотворцов, взят Казанское царство и Астраханское, и вознесеся гордостию, и начат братитися и дружбу имети з дальними цари и короли, с цысарем и с турским, а з ближними землями заратися и начат воеватися; и в тех ратех и воинах ходя свою землю запустошил»[278].