Читать книгу "Высокое стремление: судьба Николая Скрыпника - Валерий Солдатенко"

не обращая внимания на все законы, правила, нормы, формы и формальности, которые были и являются общепризнанными в так называемом “цивилизованном” буржуазном обществе! Подняв восстание против всего буржуазного мира, рабочий класс, естественно, не может считать обязательной для себя ту законность, узами которой господствующая буржуазия укрепила свою власть над трудящимися. Мы, люди нового мира, и несем в мир новые начала, новую справедливость, новое право – справедливость солидарности, право труда, законность освобождения от капитала. Октябрьская революция имеет своей задачей не сберечь и осуществить буржуазный закон и буржуазную справедливость, а сломать их, отменить, уничтожить, а вместо этого создать свое, новое»[171].

Пренебрежительное отношение к общечеловеческим ценностям, присущее уже в то время и буржуазной правозаконности, конечно, было проявлением революционного романтизма, одновременно революционного нигилизма, что еще трагически обернется для всего советского общества, в том числе и против горячих пропагандистов подобных взглядов. Среди них будет и Николай Алексеевич Скрыпник.

А пока он в революционном пылу идет еще дальше, когда рядом с вполне оправданными функциями ВЧК или ВУЧК доказывает абсолютную целесообразность любого произвола с их стороны. Здесь логики, доказательности, к сожалению, еще меньше. «Чрезвычайная комиссия, – утверждает Николай Алексеевич, – орган пролетарской диктатуры. Ее острие было направлено на враждебный нам класс. В кровавой беспощадной гражданской борьбе мы защищались от целого буржуазного мира и его немилосердной расправы над восставшими пролетариями. Пусть сколько хотят буржуа скулят и разводят ламентации, что вот, мол, ЧЕКА сожаления не имели. А разве буржуазия жалела пролетариев, восставших за освобождение? Десятки тысяч рабочих Парижской Коммуны убила французская буржуазия, десятки и сотни тысяч рабочих перебито в Германии, Северной Америке, Южной Америке, Мадьярщине, Италии, по всему земному шару – как же смеет буржуа протестовать против беспощадности рабочих, когда беспощадность пролетариата – это только оборона от беспощадности буржуазии!

И так же много болтовни и протестов было у буржуазии и ее социалистических наемников – меньшевиков и эсеров в связи с тем, что их расстреливают. Кровь и убийства – к лицу ли буржуазии протестовать против них после пяти лет империалистической резни, которая свела со свету миллионы трудящихся, резни, которую сама же буржуазия затеяла, а социал-шовинисты всех стран и названий поддерживали! Возмущаясь, мы отвергаем само право буржуазии на любой протест моральный против расстрелов, которые осуществлялись ЧЕКА»[172].

Видимо, законы революции все же труднопостижимы. Те, кто их создает и первыми применяет, улавливают, например, упорную склонность к якобинству, будто бы закрывая глаза на то, как в дальнейшем такая упрямая склонность обращается и против них самих. И весьма красноречивый опыт почему-то никогда не становится предостережением, он вроде бы существует для всего остального мира, кроме каждого отдельного революционера или той группы, к которой он принадлежит.

Вызывает просто недоумение, как, все чаще обращаясь к упомянутым уже примерам с П. Н. Красновым и А. Р. Гоцем, Н. А. Скрыпник будто бы сожалеет, что революция оказалась недостаточно жестокой к обоим: «Нет, мы были слишком великодушны, мы слишком миловали всякого врага, когда только он призывал к милосердию, отрекался от борьбы, заявлял, что подчиняется Советской власти. Но когда мы миловали врага, он наше милосердие обращал против нас. Отпущенный под честное слово генерал Краснов стал руководителем контрреволюционного восстания на Дону 1917–1918 гг. Отпущенный так же под честное слово социалист-революционер Гоц стал главным организатором контрреволюционных заговоров и был им в течение нескольких лет, пока, наконец, его не арестовал и не осудил Высочайший трибунал по делу эсеров и опять-таки только на условный расстрел. Все генералы, стоявшие потом во главе белогвардейского войска, все эсеры, организовывавшие затем восстания и убийства, все меньшевики, которые теперь лгут на Советскую власть, – ведь все они были в руках повстанцев-рабочих 1917 г., и эти же рабочие их помиловали. Так, эта борьба, которую мы вели против всего буржуазного мира, была беспощадной борьбой, и ЧЕКА ее проводила, но возмущаться против этого не имеют права представители буржуазии, без милосердия разлившие целые моря и океаны человеческой крови»[173].

Что ж, было бы совершенно излишним пытаться доказывать, что произвол, террор с одной стороны могут вполне оправдать аналогичные действия с противоположной стороны, более того – отвергать любое право рассчитывать на справедливость, стремиться к ней. Скрыпник, очевидно подчинившись господствующим

настроениям, не понимал и явно не хотел понимать этого. Не хотел даже задумываться: настолько его логика казалась ему неопровержимой, безупречной. С особой силой это бросается в глаза, когда он безоговорочно пытается оправдать расправы без суда и следствия, широко практиковавшиеся во время Гражданской войны.

«Но больше всего возмущались мещане из-за того, – отмечал Николай Алексеевич, – что ЧЕКА все свои приговоры осуществляла расправой, а не судом. Что же такое расправа в сравнении с судом? Расправа – это такое решение дела о преступлении, когда людей не связывают любые формальные гарантии законности. В этом отличие расправы от суда, где приговор зависит от определенных формальностей. Что означал протест представителей буржуазии против того, что ЧЕКА чинит расправу, а не суд? Эти буржуазные протесты против расправ означали только одно: буржуазия хотела свою борьбу против рабоче-крестьянской власти ввести и в сам процесс разрешения вопроса о преступлениях, которые совершали белогвардейцы. Вспомните первые суды, организованные Советской властью после Октябрьской революции. Тогда буржуазия каждый процесс, где пролетариат судил своих врагов, стремилась использовать как новое средство борьбы с Советской властью. Гласность суда им была нужна, чтобы использовать суд для контрреволюционной агитации. Участие защиты в суде им нужно было, чтобы посылать на суд своих агитаторов в лице адвокатов. Они требовали соблюдать формальные гарантии, чтобы сохранить своих бойцов для дальнейшей контрреволюционной борьбы, и, наоборот, метод расправы был нужен пролетариату, ибо это означало – решать вопрос независимо от обычных для буржуазии формальных судебных гарантий, помогавших им властвовать. Когда же буржуазии надо было, она всегда ломала всякие гарантии законности – только лицемерно прятала это. Гражданская война есть неизбежность, факт, одинаковый и для буржуазии, и для пролетариата, но только пролетариат откровенно перед всем миром говорит об этом, напрочь отбрасывая свойственное буржуазии лицемерие»[174].

Беда Скрыпника, его поколения заключалась, очевидно, прежде всего в том, что они абсолютизировали законы классовой борьбы, противопоставляли их общечеловеческим законам и, не задумываясь, отвергали последние как ничего не стоящую формальность, если они мешали их революционной практике.