Читать книгу "Красная река, зеленый дракон - Михаил Кормин"

– Я кассовый аппрет в «Светлячке» за три дня освоила, так-то… Не до конца, конечно, но выстрелить смогу. Точно или нет – как получится, не практиковалась.

– Ты уж постарайся. Когда это вот все плотным станет твоя задача в этом и будет. Чтоб Константину дать возможность дальше действовать.

– А «это вот все» – это что?

– Не знаю. Я такое вообще в первый раз вижу, как и вы все. Но совершенно точно, что-то будет.

– Обнадежили.

Тем временем музыка на дворе стала громче. Если раньше она была тягучей и долгой, то теперь в ней слышался четкий ритм. Цыгане вокруг улыбались, различив знакомые им мотивы. Кто-то даже начал танцевать.

Бадмаев и Шофранка договорились, что через Солнечный Дом пойдет лишь несколько человек. Не больше десятка. У рома в Сиверской была одна из комнат. Остальные, все те, кого по коридорам вести нельзя, доедут на машинах. Агапова посчитала. Наберется человек сто. Потому что приехали со всей округи – не только из табора Солнечного Дома, и из других родов. Отомстить за детей.

– А сотня цыган против одного старого деда, пусть даже и летающего – не многовато ли?

– Нет, Константин, поверь. В самый раз. Там же еще и этот будет товарищ, – Бадмаев указал рукой на стоявший вдалеке Матвеевским дом, постепенно сливавшийся с темнеющим небом.

Ритм музыки нарастал. Говорить стало совсем неудобно. Приходилось то и дело повышать голос, чтобы собеседник мог расслышать хоть что-то в реве барабанов и шипении, доносившемся из колонок. Двор дрожал то ли от звука странных цыганских песен, подобных которым Костя никогда раньше не слышал, то ли от топота ног пляшущих. На обычные пляски цыган, те, как их представлял себе Пивоваров, со скрипками и развивающимися красными юбками, это совсем не походило. Все происходившее больше напоминало встречу панков с сельской молодежью на деревенской дискотеке из тех времен, которые Косте когда-то описывал старший брат. Проходившую под странную, пугающую музыку – такую, как если бы кто-то додумался соединить в одной бесконечной песни электронные шумы, завывания труб и глухой барабанный бой. Машины за оградой сигналили в такт. Стали слышны нечленораздельные крики. Со стороны леса послышались несколько выстрелов. Там кто-то уже палил в воздух, завывая нечеловеческим голосом. Звук заполнил двор, летел к самому небу вместе с искрами от костров, в которые цыганки время от времени бросали горсти каких-то трав. После этого пламя начинало трещать, рассыпалось разноцветными искрами, и черный дым стелился по земле.

– Давайте в дом пойдем! – Прокричал Бадмаев, бросая окурок в огонь. – А то тут сейчас не до нас будет. Им же тоже надо подготовиться!

Костя с Лизой согласились, и, проталкиваясь локтями через толпу, направились к дверям Солнечного Дома. Шофранка осталась у костра. Цыгане встали около нее полукругом. Она что-то говорила, подняв обе руки вверх. Но слов Агаповой Пивоваров уже не услышал. Бадмаев втолкнул его в двери и захлопнул их за его спиной.

– Ну, вот и чудно.

От гремевшей снаружи музыки стены Солнечного Дома тряслись.

– Встречаемся здесь, через четыре часа. Я к себе. Отдохну. Ты-то, Константин, и выспаться успел, и погулять. – С этими словами Бадмаев исчез в одном из дверных проемов.

– Слушай, я тоже пойду, наверное, – проговорила Лиза, – а то бок болит.

Костя оказался один в пустой комнате один. Он устроился в кресле, где совсем еще недавно сидела Лиза, посреди белых мешков с картошкой. После похода к реке у Кости почему-то была абсолютная уверенность в том, что от Медведева предстоящей ночью получится избавиться. И тогда ни ему, ни Лизе опасность грозить больше не будет. Шум за стенами неожиданно прекратился, и тишина окружила Пивоварова. Через несколько минут заскрипела входная дверь. Толпа цыган ввалилась в комнату, и, не замечая Кости, стала разбредаться по коридорам. Последней шла Шофранка. Нику держал ее под руку. Агапова закрыла дверь на широкий деревянный засов – доску, стоявшую у стены, и подошла к Косте.

Была она бледной. Темные глаза горели черным на круглом лице. Зубы блестели в свете мигающих люминесцентных ламп. Пахло от нее гарью, на цветном платке виднелись следы копоти.

– Да, потрепало тебя за эти дни-то, участковый. Сейчас уже ты совсем не тот, что раньше был. Помнишь, как в первый раз я тебя увидела тогда в отделении?

– Помню. Я еще удивился, что цыгане сами ко мне идут.

– Смешно было. Я вот что тебе скажу сейчас. Ты не бойся ничего главное. Там точно что-то будет. Мы с мулло, кто знает их, сталкивались. Вообще, не помню даже, сколько поколений длится охота такая. Но такое не часто происходит. Как здесь.

– А что, и раньше такое было?

– Конечно, было. Думаешь, что-то новое происходит в мире? Все повторяется, как по кругу идет, просто в разном виде иногда. Цыгане долго по Земле ходят. И не такое видели. Ну, как говорят. У тебя сила появилась теперь. Ты ее правильно используй. Нам это всем говорят, как только в первый раз – чтоб правильно силой распоряжались. И тебе я то же самое скажу. Только слова здесь говорить, в общем-то, бессмысленно. Это надо либо понять, либо ощутить.

Нику ушел, напевая и подпрыгивая. В комнате теперь были только они вдвоем.

– А еще я тебе и другое скажу. Ты старику-то верь, конечно. Но не сильно. Проверяй, что он говорит. Здесь мы все в одной лодке. Только лодка эта как бы из разных кораблей может состоять. Старик этот тоже, тот еще…

Фразу Шофранка не закончила, развернулась и молча исчезла в каком-то из черных дверных проемов. Костя снова остался один. Обдумывать ее слова и ждать встречи с Медведевым и Дель-Фаббро, которая должна была стать последней.

Дракон

Ветер звенел цепочкой, оставленной кем-то на железной ограде. Тонкие круглые звенья, как маленькие колокольчики, бились о металлические прутья. Цепочку, скорее всего, забыл кто-то из детей дачников еще летом – пристегнул ей самокат, и оставил, спеша по своим делам. Уехал по пыльной дороге, забыв о ней. Вспомнили про нее холодные ветры, налетевшие на садоводство, окутавшие его своим ледяным дыханием, укрывшие пыльные по теплу дороги поземкой, наполнившие гулом остывшие печные трубы, в конце осени. Садоводство стояло на самом краю заброшенных полей. Когда-то принадлежавших колхозу, потом ушедших «на паи» местным. С тех пор на них ничего не высаживали, и поля медленно зарастали борщевиком и бурьяном. Лишь в конце июня на них иногда все еще косили сено.

Сторож, невысокий, коренастый, почти пятьдесят лет живший тут же, в Сиверской, и подрабатывавший охранником на дачах, «помогая по хозяйству», как он сам любил говорить, слышал звон цепочки. Но тот ему не мешал. Теплая бытовка и чай за счет председателя садового товарищества позволяли скоротать темные осенние дни до самого декабря, когда можно было пойти наняться к кому-нибудь из обитателей ближайших к садоводству частей Сиверской на расчистку дворов от снега. А к весне – и начать продалбливать ручьи вдоль улиц, чтобы вода выходила по ним за ворота, и не подтапливали погреба. Сторожа звали Андрюшей. Ни в садоводстве, ни в Сиверской никто не знал ни его фамилии, ни отчества. Да и неудобно было называть по имени-отчеству того, кто помогает тебе перекопать огород, вывезти мусор на свалку или приносит найденные в каких-нибудь развалинах кирпичи для того, чтобы подпереть ими покосившуюся стену сарая потому, что сам ты этого сделать не хочешь, не можешь или не просто не имеешь на это времени. Поэтому коренастого мужичка, одного из тех, которыми наполняются деревни и села в межсезонье, называли просто Андрюшей. И сейчас он, сидя в теплой бытовке, согретой маленькой чугунной печкой, слушал, как на улице позвякивает на яростном ветру забытая кем-то цепочка от замка самоката. Надо бы ее все-таки снять, а то таки будет звенеть.