Читать книгу "Обретённое наследство - Лариса Шкатула"

Залезть на лестницу Мари ей не дала.

– Как можно, ваше сиятельство! Для чего же тогда я при вас?

– И для чего? – решила подразнить её Соня.

– Для ухода за вами. Для охраны…

– Охраны! Мари, мы всего лишь слабые женщины.

– С некоторых пор не так уж и слабы, – не согласилась та. – Если бы не «звездочки», кто знает, смог бы ваш Лени сейчас расхаживать по Барселоне, по вашему дому и тем более говорить с вами в непозволительном тоне.

– Об этом я и хотела с тобой посоветоваться.

Чёрт! Может, прав Леонид, и Софья уже начинает перенимать манеры простонародья? Посоветоваться со служанкой? Кому бы такое могло прийти в голову!

Кажется, и Мари удивилась. Вон склонила голову набок, точно ожидала, не повторит ли Соня свою странную фразу.

Не дождалась и принялась водить тряпкой по деревянному потолку, а Соня придерживала лестницу. На всякий случай.

– Дело в том, что я вам с Жаном не все сказала. Леонид не просто мой соотечественник. Он был раньше моим женихом, но потом из‑за дуэли вынужден был бежать из страны, а я вышла замуж за другого.

Мари даже присела на ступеньку, чтобы удобнее было слушать.

– Но он бывший военный, человек властный, и не может допустить, чтобы женщина над ним главенствовала. Понимаешь?

– Как же тут не понять, – отозвалась Мари. – Таких, как мсье Жан, может, и нет больше. Только он может терпеть ваше главенство.

– А в таком случае, как я думаю, ничего о золотых слитках Леонид не должен знать. Придется нам все делать очень осторожно, что, конечно же, будет трудно…

– А вот и я! – воскликнул Жан, появляясь перед ними с небольшой детской кроваткой в руках. – Как вам моя покупка?

– Прелестная! – воскликнула Соня. – Только пока поставь её у порога. Мы с Мари решили тут всё помыть.

– Мы? – улыбнулся Шастейль. – Мне вспоминается басня о мухе, которая сидела на рогах вола и говорила: «Мы пахали!»

– Ты совершенно прав, я и есть та самая муха. Мари ничего мне делать не дозволяет. Но думаю, окна я все-таки вымою. Не приглашать же для такого дела отдельную работницу! А потом мы повесим портьеры и поставим кроватку. И кровать для няни. Пабло обещал прислать.

– Повезло нам с соседом, – заметил Жан.

– Зато со спасенным из рабства не повезло, – понизила голос Соня.

– Он где-то рядом? – спросил Жан.

– Пока нет, но может прийти с минуты на минуту. И вот что я подумала: о наших планах он знать не должен.

– Выходит, даровав ему свободу, мы поплатились своей? – усмехнулся Шастейль.

– Ничего на этом свете даром не дается, – тяжело вздохнула Соня. – Смотри, я предложила ему денег на дорогу, но он отчего-то медлит…

– А что, разве плохо ему здесь?! – с сердцем воскликнул Жан. – Кормят, поят. Любимая женщина рядом…

Соня покраснела, хотя Шастейль не сказал ничего особенного. Но поневоле вспомнишь матушкины присказки: «Знает кошка, чьё мясо съела». Или как там ещё – «На воре шапка горит»?

Зато теперь, увидев её смущение, Жан сразу догадается, что между нею и Разумовским завязались некие отношения, в которых самому Шастейлю было отказано.

Подумала так и рассердилась: что они все от неё хотят? Княжна Астахова вообще может позволить себе ни перед кем не отчитываться!

Но, взглянув на Жана, опять смутилась: он смотрел на неё с неприкрытой озабоченностью.

– Извини, Софи, я вымещаю на тебе своё раздражение. Но до него всё было так хорошо. Даже то, что мы с Мари попали в плен, а ты нас освободила…

Какой Жан все-таки порядочный человек. Он и не подумал в чём-то Соню заподозрить.

– Освободила вас не я, а рыцарь де Мулен, – торопливо поправила Соня. – И что в этом хорошего – в пленении?

– Хорошо то, что мы не успели вкусить всех его ужасов. Хорошо, что ты о нас побеспокоилась. Могла бы успокоить себя тем, что мы люди взрослые, бросили тебя одну, и не стала бы нас искать.

– Жан, опомнись! Вы оба мне… дороги.

При этих словах Мари поерзала на лестнице и шумно задышала. Она, будто старый скупец, собирала для себя все знаки внимания и памяти о ней обожаемой госпожи. Приютская воспитанница, которая никогда не чувствовала себя хоть кому-то нужной.

Соня скупо улыбнулась ей. Незачем проявлять слишком много внимания к этой глупой девчонке, а то Мари в порыве чувств ещё с лестницы свалится.

И она продолжала уже для Жана:

– Ты так много сделал для меня, делишь со мной все тяготы моего предприятия, все заботы…

– Софья! – услышали они не крик человека, а будто рев медведя.

Оба не сговариваясь выглянули в коридор. Посреди него стоял Разумовский с двумя шпагами под мышкой и огромной плетеной бутылью вина в руке, которой он взмахнул при виде Сони.

– Ты дала мне много денег. К тому же я торговался и решил несколько сэкономленных реалов пустить в дело. И я же не стал покупать какое попало вино. Я сначала попробовал то у одного, то у другого… – Он горестно склонил голову. – Эти проклятые галеры лишили меня сил. Раньше от такого количества вина я бы и не захмелел. Я мог пить с друзьями всю ночь напролет и оставаться трезвым, а тут… С трех… нет, с четырех кружек меня совершенно развезло.

– Что он говорит? – заинтересованно спросил Жан, потому что свой монолог Леонид произносил-таки на русском языке.

– Говорит, что галеры отняли у него здоровье, – так же шепотом ответила Соня.

– И в чем это выразилось?

– Он теперь может пить гораздо меньше, чем в России.

– Что это вы там шепчетесь? – с пьяной подозрительностью спросил Разумовский.

– Я спрашиваю мадемуазель Софи, не обидитесь ли вы, если я попрошу налить мне кружечку, – сразу нашелся Жан.

– Вот это человек! – обрадовался Леонид, легко переходя на французский язык. – Врач. Говорят, врачи любят пить. Если изо дня в день наблюдать, как болезни съедают людей… любого вероисповедания, поневоле захочешь… отвлечься.

– Но не будете же вы здесь стоять, посреди коридора, и наливать вино в кружки из этой ужасной бутыли! – вмешалась Соня. – Идите в ту залу, где у нас стоит стол, а мы с Мари, уж позвольте, продолжим уборку.

– Ты убираешь комнату? – строго нахмурил брови Леонид.

– Ну, какой из меня уборщик, – нарочито кокетливо улыбнулась ему Соня, – я больше за Мари присматриваю. Иди, иди, с Жаном тебе будет не скучно.

Она осторожно вынула шпаги у него из‑под мышки и ободряюще улыбнулась Жану. Что ж, он подставляет свою грудь – точнее, свой бедный желудок – под буйный темперамент Разумовского. Тот будет пить сам и поить Жана до тех пор, пока кто-то из них или оба не упадут без чувств.