Читать книгу "Ненадежное бытие. Хайдеггер и модернизм - Дмитрий Кралечкин"

Гетеробиография призвана спасать «малое» «большим» просто потому, что оно уже спасено. Соответственно, Бадью и Кассен (как и их противники, начиная с Фариаса) никогда не выходят за пределы гетеробиографии и ее базового паралогизма, который в качестве истока собственно биографии полагает определенное маркирование, выявление чего-то характерного, не замечая того, что, если бы биография уже не осуществилась, о характерном просто не было бы речи, то есть искать такую «мету», отличие, выдвигающее героя на место и роль героя, просто не пришлось бы. Поскольку предметом гетеробиографии выступает «реальный» индивид, она систематически пропускает собственную нарративную структуру, тавтологически указывающую на то, что выбор «героя» определяется не теми приметами и описаниями, которыми он может вводиться на первых страницах произведения, а тем, что он уже герой, то есть тем, что повествование о нем уже составлено. В этом смысле апологеты Хайдеггера – пусть и в такой утонченной и вроде бы компромиссной форме, которую практикуют Бадью и Кассен – в действительности просто поддерживают классическую форму гетеробиографии как форму повествования, указывая на то, что, поскольку она уже состоялась, выбрасывать из нее отдельные элементы бессмысленно. Но у этого классического хода есть продолжение, уже более тесно связанное с моментом Хайдеггера: поскольку к его оpus привлекаются различные материалы, не являющиеся собственно его «философскими работами» (что бы это ни значило), появляется возможность действительно представить этот корпус в целом как произведение, которое можно бесконечно пересобирать, которое бесконечно открыто именно потому, что нас ждут какие-то дополнительные открытия (и в этом смысле оно, конечно, открыто «эмпирически», а не структурно). Хайдеггер становится незаконченным проектом под названием «Хайдеггер».

Реальная оппозиция устанавливается при этом не между «всем» и «одним», а между продуктивным использованием гетеробиографии Хайдеггера (или движением внутри гетеробиографии как жанра) и попытками ее закрыть, указав на сам этот паралогизм, на невозможность спасения «малого» Хайдеггера средствами «большого». Важным моментом оказывается в этом смысле попытка противников Хайдеггера так или иначе исключить его из учебных программ, отменить саму биографию Хайдеггера как таковую, то есть сделать так, чтобы поводов для этой биографии – или ее места – не осталось. Предприятие Фариаса, отца и сына Фаев и т. д. пытается работать с биографией так, словно бы она еще не стала нарративом, то есть рассматривать ее в качестве своего рода документа, еще только поданного на возможность составления собственно биографии Хайдеггера. Последний контрфактуально оказывается в положении вечного претендента, подающего заявку на то, чтобы стать Хайдеггером. Особенности его истории рассматриваются в качестве маркеров, которые не заслуживают спасения, соответственно, сама эта маркировка, выделенность, затраты на нее и фокусировка – все это постфактум должно аннулироваться, поскольку Хайдеггер может быть признан всего лишь одним нацистом из многих, и было бы странно писать для каждого из них биографию. У Хайдеггера есть «характеристика» (в советско-бюрократическом смысле этого слова), но еще нет биографии, вернее даже, именно потому, что есть первая, второй никогда не будет или не должно быть. Парадокс этой позиции в том, что она указывает на особенности биографии Хайдеггера именно затем, чтобы самой этой биографии как факта не было. Тогда как их противники, напротив, пользуются открытостью гетеробиографии, поскольку она становится незавершенным (то есть истинным) произведением: то, что Бадью и Кассен пишут в связи с письмами Хайдеггера жене, нуждается в некоторой корректировке после публикации «Черных тетрадей», хотя бы потому, что малость «малого», значение его антисемитизма нуждается, как выяснилось, в переоценке, которая может – потенциально – изменить саму расстановку позиций. То есть пределом такой гетеробиографии оказывается то, что мы не знаем, что, собственно, является «большим», а что «малым» (и эффект «Черных тетрадей», связан, определенно, с подрывом самого этого различия и экономии, на которой оно покоилось).

Другим способом устранения паралогизма биографии является позиция апологетов Хайдеггера (Федье), которые предполагают не совсем то, что «Одно» полностью спасает или снимает собой «Все», как формулируют их позицию Бадью и Касс. Скорее, поскольку «биография» состоялась, она уже не нужна. Сама фактичность биографии, способная высветить и акцентировать определенные детали, которые можно истолковать в качестве как негативных, так и позитивных маркеров, уже говорит о том, что вопрос биографии Хайдеггера – то есть того, заслуживает ли он какой-то биографии, будут ли такие биографии реально писаться и т. п., – уже решен положительно, а раз так, эту биографию можно не принимать во внимание, поскольку решался этот вопрос, конечно, не на основе биографических материалов, по крайней мере не их одних. В соответствии с таким идеальным, идеализирующим решением биография Хайдеггера не важна просто потому, что это же Хайдеггер! Этот странный вывод указывает на еще одно следствие биографии, как исходно рассогласованного концепта: если для «начала», инициации биографии требуется какой-то маркер, какое-то отклонение, которое, собственно, и может служить отправной точкой для истории, не позволяя описывать персонажа исключительно на общем, профессиональном уровне (учился у того-то, печатался там-то и т. д.), причем тот же самый маркер может быть и негативным, указывая на то, что для этого персонажа биографию вообще писать не стоило, то завершение биографии тут же грозит ее отменить, поскольку мы вполне можем обойтись без нее, ведь она уже состоялась и Хайдеггер становится внешним своей биографии, от нее свободным.

Итак, биография – сама ее фактичность – то есть концепт не биографии как жанра, а реализации этого жанра (с какими угодно условностями) для того или иного индивида, разрывается между двух собственных вариантов, двух крайностей или вырожденных случаев, которые пытаются равным образом рационализировать ее внутреннюю рассогласованность. Последняя указывает на то, что любая фокусировка на деталях, отправных моментах того или иного пути не может быть оправдана чем-то помимо того, что эта биография уже пишется, и тем, что она уже в каком-то смысле состоялась, а потому само это маркирование, расстановка событий в жизни героя, объяснения никогда не дотягивают до цели, до действительного объяснения или реконструкции, и прежде всего потому, что они знают, что именно объяснять. Паралогизм биографии не ограничивается, однако, теми или иными вариантами телеологических аберраций или ретроспективных иллюзий, не допускающих, чтобы та или иная ошибка прошлого не была компенсирована успехами будущего. Сами эти содержательные иллюзии основаны на более глубоком расхождении – а именно на том, что сам факт биографии из нее самой необъясним, хотя именно на это она нацелена. Используя термины К. Мейясу, можно сказать, что содержание биографии всегда остается на уровне фактичности (facticité), то есть того или иного частного, конечного содержания, тогда как факт биографии – это вопрос фактуальности (factualité), означающей то, что биография могла бы быть и другой и, более того, ее могло бы не быть вовсе. Биография как жанр и, соответственно, любая данная биография тяготеет к стиранию своей собственной фактуальности, к тому, чтобы, по сути, устранить саму эту точку, позицию биографии. В одном случае она маркирует саму фактуальность как «отклонение», которое заведомо не заслуживает включения в жанр биографии как таковой, то есть биография вырождается в «досье», «дело» или «характеристику». Соответственно, дело Хайдеггера – это такая биография, которая упраздняет саму себя за ненадобностью, указывая на то, что исследовать Хайдеггера можно только в криминалистическом или социологическом модусе – как один пример из многих в общей структуре распределения карьерных/идеологических позиций (что и делает Бурдье). Дело Хайдеггера неизменно составляется только затем, чтобы в конечном счете можно было выкинуть его на помойку. Биография Хайдеггера аннулируется потому, что она действительно предельно фактична, а потому может быть спасена только в качестве момента в более глобальном социологическом/историческом описании, во всемирной истории заблуждений. Противоположный способ отмены этой биографии говорит о том, что фактуальность устранена самим фактом биографии, то есть не может быть такого, чтобы ее – этой конкретной биографии – не было, а раз так, значит, можно обойтись без нее, без ее фактического содержания, поскольку ее истина, то есть ее необходимость, априори ее превосходит. Следовательно, можно иметь дело с Хайдеггером так же, как с любым другим автором, подробности жизни и письма которого нам неизвестны или сомнительны. Хайдеггер становится одним из древних греков, известных по скудным материалам, или, возможно, святым, которого стоит переводить, используя лексику из литургического языка (по примеру Федье). В первом случае – социологического устранения – автор становится одним из тех, знание о ком может храниться в архивах, в том числе полицейских или военных, но не становится основанием для собственно биографии. Во втором он отделяется от своей биографии и начинает жить в качестве имени собственного, не связанного никакими фактическими деталями.