Читать книгу "Ленин в поезде - Кэтрин Мерридейл"

Милюков никогда не сомневался в своей правоте, когда речь заходила о Турции, и в интервью “Речи” он не пытался скрыть свое нетерпеливое раздражение резолюциями Совета. “Мир без аннексий, – говорил он, – есть не что иное, как формула немцев, которые стремятся выдать ее за интернациональную и социалистическую”12. Согласно комментарию Бьюкенена, Милюков “категорически отказался, пока он остается министром иностранных дел, говорить с союзниками об изменениях в существующих договорах”13. На Церетели заявление Милюкова “произвело впечатление вызова, брошенного всей революционной демократии”14. Однако у Исполкома были связаны руки, так как Милюков (с согласия самого Исполкома) нес полную ответственность за внешнюю политику.

Следующий повод для волнений подал Керенский. Свой отчет о случившемся Бьюкенен составил поздним вечером 8 апреля – в день, когда он вместе со всей англиканской церковью отмечал Пасху. В голове посла все еще крутились детские сказки и пасхальные яйца, и он, вероятно, бессознательно вспоминал Шалтая-Болтая, когда приступил к своему отчету.

Некоторые профсоюзные газеты, – писал Бьюкенен, – опубликовали сегодня заявление министра юстиции [Керенского] о том, что в своем интервью министр иностранных дел [Милюков] говорил якобы от своего собственного имени, а не от лица правительства. Когда министр юстиции позвонил мне сегодня вечером, я спросил его, почему он опубликовал это заявление. Он ответил, что министр иностранных дел выступил, не посоветовавшись со своими коллегами; кроме того, он, Керенский, полагает весьма бестактным со стороны министра внешних сношений, что тот выступает с заявлением, из-за которого правительство оказывается в довольно затруднительном положении15.

Неприятен был не только сам конфликт в правительстве, но прежде всего ребяческая обидчивость министра. Если дело будет продолжаться в таком же духе, остается мало шансов, что Временное правительство сможет завоевать доверие общественности, не говоря уже о том, чтобы провести согласованные переговоры с союзниками. К тому же левые в Петросовете наверняка вмешаются в конфликт со своими протестами и возражениями. На следующее утро вконец расстроенный Бьюкенен продолжал:

[Временное] правительство лишь тогда будет крепко держать руль, когда поставит на место самозваный Комитет, представляющий экстремистское меньшинство16.

Церетели, испытывавший схожие опасения, пытался воздействовать на Исполком. Он остается интернационалистом, уверял Церетели, но он хочет, чтобы Совет сотрудничал с буржуазией в качестве партнера, если не союзника, чтобы помочь выработать единую внешнюю политику и выиграть войну. Репутация Церетели как государственного деятеля продолжала расти с самого момента его возвращения из ссылки, и 22 марта / 4 апреля Исполком согласился обратиться к правительству Львова с просьбой сделать ясное заявление о его целях в войне; это заявление могло бы впоследствии стать основой для единой концепции национальной обороны17.

Суханов был настроен скептически. Он пытался продавить “единую организованную кампанию за мир”, и его целью было разоблачить буржуазных министров и заманить их в ловушку, а не сотрудничать с ними18. Решения, которые принимаются втайне, за плотно закрытыми дверями дворцов, – разве не такую политику призвана упразднить народная революция?

Суханов продолжал сомневаться и был настороже, но все же присоединился к Церетели в группе переговорщиков от Исполкома. 24 марта / 6 апреля они на черных автомобилях подкатили к Мариинскому дворцу. Князь Львов выступал в роли хозяина и руководителя переговоров; налицо также были все члены кабинета, кроме Керенского. Суханов писал:

Церетели старался быть убедительным для министров и искал близкие им исходные точки.

Тем не менее ни одна из сторон не была склонна к компромиссу, “завязался нудный, тягучий, никчемный разговор”19. Каждый из министров, казалось, прятал в рукаве кинжал. Ходили слухи о масонском заговоре, в который якобы участвовали Керенский и министр финансов, миллионер Михаил Терещенко. Много позже Милюков заявлял, что обнаружил и заговор против себя лично, который якобы совместно замышляли Церетели, князь Львов, Керенский и сэр Джордж Бьюкенен, – этих людей чрезвычайно трудно представить в качестве союзников20. После напряженного, но вполне джентльменского обмена мнениями члены Исполкома уехали, дав министрам один день на формулирование целей войны.

26 марта / 8 апреля князь Львов вновь пригласил членов Исполкома в Мариинский дворец. Однако резолюция, которую предложил премьер, разочаровала гостей: тон ее показался им помпезным и надменным, а содержание – не вполне ясным.

Защита нашего наследия любой ценой и спасение нашей страны перед лицом вражеского нападения, – гласила резолюция, – составляют первейшую задачу наших воинов, защищающих свободу нации.

Документ настаивал, что свободная Россия не имеет намерения “господствовать над другими нациями или захватывать их национальные владения”, однако министры решили отказаться от предложенной Советом формулы “мир без аннексий и контрибуций”. Вместо этого они говорили об “утверждении прочного мира на основе самоопределения народов” и в то же время обещали (Милюков, вероятно, потратил немало часов, отстаивая это положение), что “обязательства перед нашими союзниками будут полностью соблюдены”21.

Территориальную экспансию в качестве одной из целей войны Совет никак не мог одобрить. Группа Исполкома приготовилась к долгой ночи переговоров. В какой-то момент Терещенко вскочил со своего места и бросил Суханову упрек в том, что тот относится к действующим министрам так же, как к полностью дискредитированному бывшему царю. Взбешенный Терещенко покинул здание дворца, но с наступлением темноты, когда его гнев немного остыл, вернулся за стол переговоров. Еще позднее, уже после полуночи, к телефону вызвали Чхеидзе. Звонила его жена, она была в полном отчаянии: их единственный сын, подросток пятнадцати или шестнадцати лет, тяжело ранил себя в результате неумелого обращения с заряженным револьвером и вряд ли проживет больше часа. Чхеидзе, однако, решил остаться, и, когда он наконец вернулся домой, сын был уже мертв22. Но переговоры в любом случае кончились ничем, потому что Львов, казалось, решил поддержать Милюкова. Он знал, что Исполком в безвыходном положении.

Руководители Совета, уже готовые сдаться, отправились по домам. Однако на следующее утро Церетели разбудил телефонный звонок: скрипучий голос в трубке принадлежал князю Львову; премьер-министр сообщил, что пакет с исправленным документом уже отослан в Таврический дворец. Группа переговорщиков Исполкома, вновь собравшаяся во дворце, увидела, что во вчерашний текст добавлены пять слов, подчеркнутых красным карандашом, – теперь документ недвусмысленно отвергал “любой насильственный захват чужих территорий”23.

Церетели торжествовал. Он добился того, что в декларации учтена его позиция и что ему удалось наладить новый союз с буржуазным правительством. Он также понимал, что переиграл большую группу крайне левых членов Совета, требовавших немедленного мира. Заботу о том, что именно все эти формулы означают для реальных солдат на реальной передовой, можно было оставить на потом.