Читать книгу "Женщины Девятой улицы. Том 2 - Мэри Габриэль"

Впоследствии Хелен нередко приходилось слышать: она использовала свою связь с Клемом, чтобы отомкнуть двери, которые могли остаться для нее закрытыми. И каждый раз Хелен оправдывалась: они с Клемом старались никогда не лезть в профессиональную жизнь друг друга. Им обоим было понятно, что он не станет писать о ее творчестве и как-либо продвигать ее, и этого действительно не было даже спустя десятилетия после прекращения отношений[575]. А насчет открытия дверей в мир авангардного искусства племянник Хелен — Клиффорд сказал следующее:

Это, конечно же, действительно так. Но ведь эти двери, скорее всего, захлопнулись бы перед носом, если бы у Хелен самой не нашлось достаточно сил и таланта, чтобы двигаться вперед.

Я думаю, ее связь с Клемом нужно понимать не как некий откровенно оппортунистический шаг, а как часть ее искреннего стремления находиться рядом с блестящим умом и иметь доступ к лучшему, что было в искусстве в то время, — чтобы учиться. Ее мощно притягивал его интеллект и то, что он находился в центре этого богатого творческого варева. Тут речь не столько о карьеризме, сколько о желании получить доступ к идеям. Важно отметить, что Клем ни разу не написал сколь-нибудь значительного материала, в котором восхвалялись бы работы Хелен. Ее отношения с ним отлично вписывались в ее стремление как художника находиться максимально близко к самым умным людям из этой среды, в том числе и к Клему — даже несмотря на то, что его поведение зачастую было вопиюще оскорбительным[576].

А что же Хелен дала Клему Гринбергу? Компанию молодой и красивой женщины с острым умом и высоким социальным статусом. Коллега Клема по журналу Commentary Ирвинг Кристол утверждал, что Франкенталеры «занимали в иерархии еврейско-американского общества чуть ли не королевское положение»[577].

Роман Клема с Хелен (а это были его первые долгосрочные отношения с еврейкой)[578] по времени совпал с острыми дебатами по еврейскому вопросу. Они велись тогда в Америке, и Гринберг рассуждал о еврейском национализме и «ненависти евреев к себе», проросших на почве нацистских зверств. Было основано Государство Израиль, усилились призывы к евреям принять свое еврейство в составе общности — нации, предлагалось также гордиться своим еврейством и воспринимать его как элемент безопасности. Но Клем предложил иной путь. Он видел угрозу в яром национализме любого типа и предложил евреям примириться со злодеяниями войны, не превращаясь в частички некой изолированной общности, а противодействуя причинам и следствиям пережитой травмы на личностном уровне.

Главная борьба, по крайней мере здесь, в Америке, должна вестись внутри нас самих. Именно там, и только там, мы можем убедить себя в том, что Освенцим не является приговором нашей внутренней ценности как народа. Я хочу быть способным принять свое еврейство на внутреннем уровне, таком неявном, чтобы я мог использовать его для самореализации: и как личность в своем праве, и как еврей в своем праве[579].

Именно ломая голову над столь важными философскими вопросами, Клем встретил Хелен. Они нашли друг в друге то, что каждому было нужно. Их отношения на долгие годы стали чрезвычайно важными для обоих. Клем представлял «первое поколение», он вырос вместе с ним как автор, стал его хроникером и со временем освободил место для последователей из «второго поколения», то есть людей, в чьей компании расцветет и состоится как художник Хелен Франкенталер.

Глава 27. В волнующем трепете

Наш образ жизни был именно таким, какой мы хотели, и создавалось впечатление, будто это он выбрал нас, а не мы его.

Симона де Бовуар [580]

Билл де Кунинг порекомендовал Клема для летней преподавательской работы в колледже Блэк-Маунтин. Это означало, что Клем сможет провести лето вне жаркого и душного Нью-Йорка[581]. Хелен тоже надеялась получить работу в этом колледже в Северной Каролине, но у нее ничего не вышло, и в конце июня она оказалась без убежища на летний сезон[582]. Это означало также, что Хелен будет совершенно нечем заняться, и скучать ей придется одной, потому что арт-сцена Нью-Йорка на июль и август превращалась в настоящую пустыню: галереи закрывались; в музеях устраивались выставки, подпадавшие под определение «массовая культура» — настоящих художников там, как правило, было не сыскать. Даже художественные журналы закрывали свои офисы! Результатом становилась ежегодная массовая сезонная миграция художников и скульпторов с востока на Лонг-Айленд, с юга — в Северную Каролину и с севера — на север штата Нью-Йорк, в штаты Мэн, Вермонт или Массачусетс.

Из всех вариантов Клем рекомендовал Хелен последний. Он сказал, что ей следует поучиться у Ганса Гофмана в Провинстауне. Когда-то этот немец оказал решающее влияние на его собственное понимание искусства, и Клем был уверен, что учеба у него будет очень полезной для Хелен. Отчасти по рекомендации Клема, но в значительной степени и потому, что краткий курс в мастерской Гофмана считался обрядом посвящения для любого начинающего художника нью-йоркской школы, Хелен записалась на учебу[583]. По ее словам, это был «необходимый мостик»[584].

Переполненная энтузиазмом и нетерпением, Хелен направилась на север, на полуостров Кейп-Код. Там она познакомилась с Гофманом и была им совершенно очарована[585]. («Он был дядька жесткий, но очень человечный, очень прямой и очень умный», — говорила она[586].) А вот бытовые условия в Массачусетсе оказались просто катастрофическими.