Читать книгу "О влиянии Дэвида Боуи на судьбы юных созданий - Жан-Мишель Генассия"

– Прохожие нашли ее утром в Центральном парке в полубессознательном состоянии. «Скорая» прибыла очень быстро. У нее случился инфаркт. Мы дали ей морфин, чтобы снять боль, и оставили под капельницей до завтрашнего утра. Старший врач сейчас зайдет, она даст вам больше информации.

Медсестра выходит, я пододвигаю стул к правой стороне кровати, сажусь, беру ее за руку, она совсем холодная. У Лены покрытый испариной лоб и мраморная кожа. Мне трудно осознать, что она без сознания, я вглядываюсь в ее лицо, словно она меня разыгрывает, сейчас откроет глаза и вскочит, но она не шевелится. Я держу ее ледяную руку в своей, чтобы передать немного тепла, чтобы она почувствовала, что я здесь, с ней. Ближе к восьми часам звонит Стелла, я выхожу в коридор.

– Где ты? – спрашивает она.

– Почему ты не перезвонила мне раньше?

– У меня не было ни минуты, я решила, что мы увидимся вечером. Что происходит?

Я все рассказываю; слышу фоном ресторанный шум, мне приходится все время переспрашивать, здесь ли она, Стелла говорит: «Да, продолжай». В конце повисает долгое молчание.

– Почему ты не предупредил меня раньше?

– Да я без конца оставлял тебе сообщения.

– Ты должен был рассказать, что случилось, на автоответчик. Ладно, я еду.

Позже в палату заходит женщина в белом халате, лет сорока, с косой, уложенной на затылке; она быстро осматривает Лену, слушает сердце, проверяет различные аппараты, заносит данные в журнал. Мы с ней выходим в коридор. Она спрашивает, где мой отец, я отвечаю, что у меня его нет, я живу один с матерью и ее подругой.

– У вашей матери обширный инфаркт, это редко бывает в этом возрасте, хотя теперь случается все чаще. Серьезно задета коронарная артерия. Мы ввели ей препараты, чтобы поддержать сердечный ритм и поднять артериальное давление. Ее артерии почти закупорены, мы прооперируем ее завтра утром.

– Но вы ее спасете?

– Она в опасной стадии, когда может случиться худшее, но первый шок она перенесла, она молода, хорошо реагирует на лечение, больше я ничего сказать не могу.

Я в палате с Леной, когда опять звонит Стелла. Она на Северном вокзале, сегодня поездов на Булонь больше не будет. Я пересказываю ей слова врача. Она приедет первым утренним поездом. Я сажусь рядом с Леной, снова беру ее за руку. Мне кажется, рука уже не такая холодная и лицо не такое бледное, но, наверное, я ошибаюсь. Наступила ночь, я немного проголодался, но мне не хочется оставлять Лену.

Побудем вдвоем.

У меня в голове не укладывается, что ее сердце может не выдержать, что мы, возможно, в последний раз вместе, сама эта идея кажется невозможной, я повторяю себе, что она выкарабкается, но эта чертова мысль о смерти возвращается снова и снова. Никогда еще я не чувствовал себя настолько бесполезным.

Лена берет меня за руку. Притягивает к себе. Я упираюсь, она настаивает, помогает перепрыгнуть через ручеек, мы бежим вместе, она впереди, я за ней. Мы бежим, но, как ни странно, наши ноги не касаются земли, мы взлетаем, она оборачивается и смеется. А когда я просыпаюсь, то первое, что я вижу, это рука Лены, которая шевелится в моей. Лена открыла глаза, пытается улыбнуться, у нее такой вид, будто она хочет заговорить. Она сжимает мою руку, на это уходят все ее силы, хватка ослабевает.

– Не волнуйся, все будет хорошо, тебя здесь точно вылечат.

– Как ты? – шепчет она.

– Я видел твою врачиху, она отличная. Как ты себя чувствуешь?

– Средне. Что она сказала?

– У тебя был инфаркт, но не слишком серьезный, утром тебя прооперируют.

Лена неуверенно улыбается, пытается привстать, опираясь на локоть, у нее ничего не получается.

– Пить хочу.

Я беру пульт с прикроватного столика и приподнимаю изголовье кровати. Наливаю воду в стакан, она не хочет, чтобы я помогал. Берет стакан, ее рука дрожит, когда она подносит его к губам, пьет медленно, кажется, что вода распространяется по всему ее телу.

– Тут так жарко, не можешь открыть окно?

– Лучше не надо. У тебя где-то болит?

– Нам надо поговорить, Поль.

– Это подождет. Отдыхай.

– Нет, сейчас, я не так плохо себя чувствую.

«Heroes»[76]

– Пора тебе узнать, какой была моя жизнь и молодость, я никогда никому не рассказывала, только совсем немного Стелле. Неизвестно, что случится завтра, у меня не лучшее предчувствие. Но это и твоя история тоже, и ты должен знать. Видишь ли, я родилась в семье глубоко, я бы даже сказала, до ужаса религиозной, этим был пропитан каждый наш день. Моя тетя, старшая сестра отца, была доминиканкой[77], мы читали молитву перед каждой трапезой, не пропускали ни обедню, ни вечерню, ни любое другое богослужение, долгое время для меня это было неизбежной повинностью. Проблемы у меня начались рано, еще в католической школе. На катехизисе другие дети все принимали на веру, но не я; я задавала неуместные вопросы, говорили, что у меня порочный ум. У меня не получалось верить во все это: в воскрешение, в вознесение, в чудеса, в Святую Троицу, я не понимала, а ответы священника меня не удовлетворяли. Последней каплей стала Дева Мария. Я была более развита, чем положено в моем возрасте, и утверждала, что это неправдоподобно, даже заявила, что они несут ахинею, ты представляешь: мне было лет девять-десять, я прочла это слово в «Кузене Понсе»[78], поискала в словаре и очень гордилась тем, что знаю такой термин, я не переставала твердить им: «Ваша религия, Дева Мария и все остальное – просто ахинея». Они не пытались меня переубедить, спорам тут было не место, я должна склонить голову, опустить глаза и подчиниться, но я уперлась, продолжая утверждать, что такое невозможно, я не могла выносить их вранье, мне казалось, что я попала в центр какого-то заговора и меня принуждают принять эту ложь. На катехизисе и дома начались бесконечные конфликты, потом крики, ссоры, но я не уступала, как и они, я тоже пошла на принцип, это стало вопросом жизни и смерти. Я повторяла: «Никогда не поверю в эту ахинею!» Я оказалась вне игры, меня не допускали к причастию, так и обозначился разрыв с семьей. В отношениях с отцом обратного пути не было. Именно из-за религии я отдалилась от родителей и моих четверых братьев и сестер, кроме Мари-Лор, младшей. Знаешь почему? Она тоже не очень в это верила, только она-то молчала, чтобы ее оставили в покое. Годами мне пришлось терпеть их дерьмовую мораль, и сестра была единственной, кто меня не отталкивал. Это был наш секрет. А потом, еще совсем юной, я поняла, что мальчики меня не интересуют. Может, свою роль сыграло и то, что я нашла отличный способ заставить родных заплатить за все, к чему они меня принуждали. А может, и нет. Когда мои одноклассницы начинали кокетничать, завидя мальчиков, я недоумевала, что они в них нашли. Первый сексуальный опыт у меня был с лучшей подругой, и я даже не задавалась вопросом, хорошо это или плохо. Это было естественно. Как и тот очевидный факт, что об этом не стоило кричать на всех углах, но мой брат Стефан, Месье Тихая Сапа, которого ты видел в церкви, заложил меня без зазрения совести. О, как он был горд собой. Ты и представить не можешь, что я пережила, целый год я была в настоящем аду. Под постоянным надзором. Они все сменяли друг друга. Я была зачумленной, чужой в собственной семье. В какой-то момент они едва не победили, я уже готова была сдаться, им удалось убедить меня, что я ненормальная. Только Мари-Лор помогала мне, она говорила, что мы вместе идем в кино. А я встречалась с подругой. Но в один прекрасный день все полетело в тартарары. Я должна была сдавать выпускной по французскому, отец заехал за мной в лицей и застал с ней, рука в руке, в кафе на Трокадеро. Он дал мне пощечину, я ответила тем же. И удрала. Как была. Без ничего. Без гроша. Я сбежала и увидела его только двадцать лет спустя, на похоронах сестры. Не буду рассказывать, чем была моя жизнь, настоящая каторга, но в то же время это было весело и радостно, после жизни в семейной тюрьме я училась свободе и никогда, ни на секунду не пожалела, что ушла. Даже в самые трудные и тягостные моменты… Дай мне еще воды.