Читать книгу "Как стать добрым - Ник Хорнби"

Безумный Брайен Бич, Зануда Номер Один (уникальная личность, почти Джеймс Бонд в своем роде), явился ко мне с предложением помочь при проведении хирургических операций.

— Я не хочу резать. В смысле не сразу. Сперва хотелось бы посмотреть со стороны.

— Я терапевт, — объяснила я, — и не делаю операций.

— А кто же их делает?

— Операциями занимаются хирурги. В больницах.

— Все вы так говорите, — сказал он, заикаясь от негодования, — просто потому, что не хотите взять меня в помощники.

Это действительно так: будь я хирургом, мне вряд ли бы пришло в голову взять Безумного Брайена в качестве ассистента. Но так как я не хирург, дальнейшего смысла в этой беседе я не видела.

— Дайте мне шанс, — заклинал Брайен. — Всего один шанс. Если я напортачу, больше никогда не буду об этом просить.

— Не хотите сходить на вечеринку? — Я произнесла эти слова как формулу отваживания, как магическое заклинание, которое должно вывести всю эту докучливую публику из моего кабинета. Он посмотрел на меня, и все его хирургические амбиции внезапно улетучились. Я достигла своей цели — отвадила Брайена от медицинской карьеры. Однако чем это может закончиться — Безумный Брайен в моем доме? Последствия могли быть любые, вплоть до самых катастрофических. Но, в конце концов, это была не моя вечеринка, а Дэвида.

— Гостей будет много? Больше семнадцати?

— В этот раз уж точно соберется не меньше. А в чем дело?

— Я никогда не хожу в места, где собираются больше семнадцати человек. Вот почему я бы не смог работать в супермаркете. Там ведь так много людей, понимаете меня?

Прикинув, я пришла к мнению, что вместе со штатом и посетителями число присутствующих в супермаркете в самом деле регулярно превышает семнадцать.

— Но раз вы приглашаете, — добавил он, как будто я его уже полчаса уговариваю, — то нельзя ли прийти к вам в гости на следующий день, когда все разойдутся?

— Боюсь, на следующий день вечеринки уже не будет.

— Вот как, — разочарованно протянул он. — Вы уверены?

— Мы попытаемся устроить так, чтобы пришло не больше шестнадцати. В другой раз.

— В самом деле?

— Попробую что-нибудь сделать для вас. Посмотрим, что у меня получится.

Впервые Брайен покинул поликлинику счастливым человеком. Я тоже была счастлива, пока не вспомнила, что это счастье — прямое следствие помешательства Дэвида и, вместо бойкота его планов, я занимаюсь, по сути, соглашательской политикой. Только что мне пришлось иметь дело с человеком из разряда тех, кто, по мнению Дэвида, нуждается в утешении. И вот, жизнь этого человека тут же озарилась внутренним светом. Мне не понравилось, что я опять впуталась в это дело.

Я забыла упомянуть о том, то прежний Дэвид ненавидел вечеринки. Точнее говоря, он ненавидел проводить вечеринки. Если уж быть совершенно точным, как конструктор «БМВ» в телерекламе, он ненавидел саму идею проведения вечеринок, поскольку за двадцать лет совместной жизни ни разу не зашел так далеко, чтобы провести хоть одну. Зачем, в самом деле, собирать дома кучу ненужного народа, который будет стряхивать пепел на ковер? Зачем ему не спать до трех ночи из-за того, что Ребекка или какая-то другая из моих подруг налижется так, что не сможет сама доковылять до дому? Все это, как вы понимаете, чисто риторические вопросы, над разрешением которых никто ломать голову не собирался. Я никогда не вступала в спор с доводами рассудка Дэвида: кому, в самом деле, нужен пепел на ковре? По тому, как были поставлены эти вопросы, становилось понятно, что он и в мыслях не допускал, будто я стану настаивать на том, что вечеринка может принести какую-то радость и приподнять настроение. Что она будет ЗАБАВНОЙ или что друзья, которые на нее соберутся, будут КЛАССНЫМИ. Такое все равно бы не сработало.

Теперь я мысленно перебирала все, что когда-то считалось лишним, ненужным, запретным, а теперь вдруг стало вполне в порядке вещей, и недоумевала. Что происходит? Когда-то Дэвид тратил кучу денег на лазерные диски, книги и еще на какое-то барахло, — даже толком не имея работы, он мог себе это позволить. Я же, напротив, пропадая на службе, постепенно дичала, лишенная культурных оазисов в виде театров, музыки и прочего. У меня не было времени даже на чтение книг. Мы обсуждали эту проблему. И каков же был результат? Дэвид стал прятать от меня свои покупки — засовывал новые диски в старые коробки, слушал их в мое отсутствие, затирал обложки книг, чтобы они не выделялись на полке. Но теперь он полностью утратил интерес к подобной конспирации. Он почти не выходил из дому, а газетные листы с обзорами и рецензиями лежали нетронутые. Если честно, я уже забыла, что мы последний раз покупали для домашнего хозяйства. Может, я, сама того не замечая, сделалась закоснелым фанатиком, перешла, помимо воли, в какую-то экстремистскую религию, которая усматривает в любых развлечениях разнузданность и легкомыслие?

И еще одно: Дэвид совершенно перестал шутить, как прежде. Раньше он, бывало, веселил детей в стиле телепередач шестидесятых, уморительными голосами озвучивая разговор фруктов («привет, мистер Банан», «добрый день, сударыня Клубника»). Он изображал «Спайс гелз» и занимался прочими непотребными вещами. Молли угодливо смеялась, Том же смотрел на него так, словно отец делал перед ним что-то неприличное. ГудНьюс, наверное, даже не догадывался о существовании местного клуба юмористов… впрочем, не будем от этом. Натужные попытки Дэвида отмочить какую-нибудь хохму сводили меня с ума. С ним, бывало, разговариваешь о чем-нибудь серьезном, а он строит мину, так что не сразу догадаешься, слушает он тебя или просто издевается, а потом вдруг что-то выскакивает из него точно змеиное жало, словно язык у Ганнибала Лектора, и не знаешь, рассмеяться тебе или же, что происходило чаще, выйти из комнаты, хлопнув напоследок дверью. Правда, в восьми случаях из ста что-то поражало меня в самое сердце, задевало мое чувство юмора, мой смехотворный орган, и, какой бы я ни была серьезной, сердитой и сбитой с толку, Дэвид достигал искомой реакции.

Словом, теперь я редко выскакивала из комнаты, хлопая дверью. С другой стороны, я и не смеялась. Тут, следует признаться, причина во мне самой — видимо, я тоже переменилась. И отнюдь не в лучшую сторону. Кстати, согласилась я выйти за Дэвида отчасти потому, что он мог меня рассмешить. А теперь он не просто не может, но и не хочет этого делать. Не вправе ли я, так сказать, потребовать свои деньги обратно? Разве не справедливо? Что, если чувство юмора — нечто вроде волос, которые у многих мужчин с возрастом выпадают?

Теперь мы находились в другом мире — в мире, где Дэвид не шутит и мы организуем вечеринки для соседей, о многих из которых Дэвид прежде отзывался крайне скептически, критикуя их пальто, машины, лица, гостей и даже пакеты, с которыми они возвращались из магазинов.

Раздался звонок в дверь, и первый наш гость вырос на пороге с озадаченной, но вполне миролюбивой физиономией и бутылкой «Шардоне» в руке.

Озадаченное лицо принадлежало Саймону, одному из пары геев, недавно поселившейся в доме под номером 25. Его «партнер» Ричард, актер, по утверждению Тома мелькнувший в «Билле»,[35]должен был появиться попозже.