Читать книгу "Седьмая Линия. Летом в Париже теплее - Анастасия Валеева"

— Может, ты тогда знаешь, где нам искать труп этого Захарыча? — Руденко с любопытством посмотрел на Яну.

— Сейчас не смогу, — устало произнесла Яна, — я не всемогущая.

— Ладно, — Руденко тоскливо махнул рукой, — сами найдем.

— Ищите, — рассеянно кивнула Милославская, продолжая размышлять вслух. — Дочь Горбушкина выкинула фортель — вернулась вСеменовск, где тут же угодила в лапы к бандитам. Она нарушила запрет, и он страшно переживал за нее. Она поломала его планы, и от нее можно ждать чего угодно.

Яна открыла бар и, отвинтив пробку на пузатой темной бутылке, плеснула себе в рюмку коньяку.

— Не желаешь? Французский. Подарок клиента.

— Эх, — махнул рукой Три Семерки, — давай. Только тихо, — приложил он палец ко рту и шаловливо посмотрел на Яну.

— Чего уставился? — буркнул он Канарейкину. — Бери лист, протокол писать будешь.

Руденко опрокинул в глотку граммов семьдесят коньяку. Крякнув от удовольствия, он живописным жестом, с налетом разудалого лихачества, живо напомнившим Яне казаков, вытер усы.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Оставшись одна, Яна и не думала заходить в спальню. «Завтра, завтра», — твердила она себе. Пока же устроилась на диване и включила телевизор. Прослушала новости, сводку погоды, едкие комментарии телеведущих, репортажи с места событий… Потом зевнула и принялась щелкать пультом, переключая каналы. Ей повезло — она наткнулась на передачу, посвященную французской живописи. Прибавила звук и стала слушать, неотрывно глядя на экран, где, поражая образом горчайшего отчаяния и хрупкой надежды, плыл «Плот „Медузы“». Голос за кадром рассказывал о творчестве Жерико, потом лихо перескочил к Делакруа. На экране развернулась панорама боев на баррикадах — «Свобода, ведущая народ…» Потом экран расцвел голубыми танцовщицами Дега, их непропорционально длинные ноги были похожи на циркули, застывшие в наклоне головы будили впечаталение чего-то неживого, стилизованного, скованного и аморфного.

И тут Яну точно током ударило — перед ее глазами предстало полотно Эдуарда Мане «Олимпия». У нее потемнело в глазах. Все фрагменты таинственного изображения, увиденные ею в состоянии транса, забытья, дремы вдруг чудесным образом выстроились перед ней, а недостающие дополнили картину, превратив ее в настоящий шедевр. Она увидела розовато-красную бабочку, некогда вспорхнувшую в серые сумерки далекого неведомого города. Теперь это был кокетливый бантик, рдеющей в черной густоте волос женщины, в свободной позе лежавшей перед ней. А тот таинственный незнакомец стал услужливым арапчонком, держащим корзину цветов у ног красавицы.

У Яны сладко и мучительно сжалось сердце. Эта картина была не просто картиной, она содержала в себе тайный смысл. Она должна была что-то раскрыть. Это был намек на разоблачение тайны.

Яна задумалась и не заметила, как воронка поглотивших ее дум увлекла ее в широкий океан глубокого сна. Она плыла, уверенными гребками пролагая себе путь в набегающих одна на другую волнах, пока не достигла лунной дорожки, дрожащей на темном, тяжело дышащем лоне океана. Серебристая пыль, переливаясь и окутывая пространство сказочным перламутровым флером, неожиданно заклубилась, шелестя словно воздушный змей, и взвилась в небо. Теперь под животом Яны стелился Млечный путь, скользкий, как ледяной накат на горке. Яна летела по нему, стремительно и безоглядно.

Неизвестно, сколько продолжалось бы это катание по млечным горкам, если бы не внезапный толчок в области сердца. Этот сильный импульс заставил Янин пульс соскочить с привычной оси, волна тревожного ожидания захлестнула ее, поднявшись к ее горлу волною дурноты. Милославская машинально положила руку на горло, чувствуя, что задыхается. И одновременно какое-то неведомое тоскливое чувство распирало ей сердце.

* * *

Проснувшись, Яна долго лежала в постели. Она чувствовала себя уставшей, в некотором смысле даже изношенной и постаревшей. Надо принять душ, разыскать в библиотеке альбом Мане, чтобы узнать, где находится его «Олимпия», и навестить Веронику. Яна зевнула, шевельнула рукой, откинула длинную черную прядь, упавшую на лицо. Джемма, бодрая и добродушная, вертела обрубком хвоста, напоминая о завтраке.

За ночь потеплело. Белые кованные узоры сползли со стекол, покрытых серебристо-голубой испариной. Когда Яна, накормив Джемму и собравшись, вышла из дома, она могла оценить произошедшую в природе перемену. Глянцевито-белый наст подтаял, словно изъеденный изнутри тайной болезнью. Он лип к подошвам грязноватыми кусками скользкого намокшего крепдешина, предательски оседал, проваливался, разъезжался, затрудняя передвижение. Обнаженные ветки, леденеющие под холодными каплями и промозглым ветром, с какой-то несказанной робостью и грустью, которую Яна замечала лишь в беззащитных созданиях, выступали на сиреневато-сером зимнем пейзаже. Они гулко раскачивались, словно хотели улететь, перебирая в воздухе, как гитарист по струнам гитары.

Яна села на рейсовый автобус и уже через пятнадцать минут была в центре. Пешком дошла до областной библиотеки. Заплатив десять рублей за абонемент и оставив свой каракулевый полушубок в гардеробе, она поднялась на второй этаж. Заказав альбом репродукций, прошла в просторный, залитый белесоватым рассеянным светом зал, где на стенах тускнели, кое-где прихваченные бледным заоконным сиянием, портреты классиков русской литературы. От этих торжественных, даже помпезных портретов веяло невыразимой скукой.

Яна вздохнула и вдруг почувствовала бешеное желание убежать отсюда. Сидевшие за небольшими деревянными столиками студенты прилежно корпели над горами макулатуры. Одни из них порой поднимали блаженно утомленные физиономии к высоким окнам, мечтательно пялясь в грезящийся им одним рай — весны и беззаботного лета. Парень в очках и дымчатом джемпере, провисшем на локтях, с лицом Билла Гейтса, яростно мусолил карандаш, по уши зарывшись в желтеющую страницами книгу.

Яна подавила зевоту и ощутила себя беспринципно молодой. Она поедет в Париж!

Наконец библиотекарша, тоже в очках, в серой деловой юбке и смешной кофточке с рюшами, принесла Яне заказанный том. Яна поблагодарила этот «синий чулок» и принялась переворачивать подернутые солнечной пылью, отливающие перламутром страницы. Она не могла не залюбоваться «Завтраком на траве», хотя не раз видела репродукцию этого знаменитого полотна. Яна перевернула страницу. Вот она, «Олимпия». Снизу была надпись: «Париж. Музей д`Орсэ».

Яна закрыла книгу. Сдав ее, поспешила в гардероб. Теперь ей нужно было нанести визит Веронике. Спустившись к автомату, она позвонила Руденко и попросила его дать ей возможность еще раз поговорить со своей клиенткой. Он встретил ее междометиями, выражающими недовольство и досаду.

— В последний раз, — умоляла его Яна.

— Ладно, я позвоню Ирине.

— Ты настоящий друг, Сеня, — сказала в трубку Милославская. — Кстати, — вспомнила она, вы ищете труп Захарыча?

— Ищем, но пока ничего. Ты случайно не «видела», где он зарыт? — с судорожным смешком сказал Руденко.