Читать книгу "Жан-Поль Готье. Сентиментальный панк - Элизабет Гуслан"

Революционер? Ну что ж, Че Гевара в тельняшке. Или комиссар бархата. Аркёй, коммунистический пригород, безусловно способствовал развитию левых идей у местной молодежи. Став взрослым, начиная с весны 1981 года Жан-Поль, который много времени потратил на изучение основ политики Миттерана, не тратил больше время на то, чтобы стараться понять стратегии власти. И все же он всегда был главным образом первоиспытателем. Именно в его дефиле впервые приняли участие модели разных национальностей, типов фигуры и возрастов; странные, причудливые персонажи появлялись на подиуме, демонстрируя моду района Барбес и юбки, развевающиеся над покрытыми волосами мужскими икрами, создавая новый взгляд на элегантность…

«Он никогда не говорил, что его работа имеет какую-то политическую подоплеку, – рассказывает Клаудия Хьюидобро. – И тем не менее у него все превращалось в политический акт. Выбрать своим главным офисом место под названием “Будущее пролетариата” не так уж безобидно, правда?» Еще один пример: по его распоряжению тысячи никому не известных людей проходили в Гранд-аль[185] в парке Ла Виллет без билета. Каждый мог войти в число beautiful people, даже муж консьержки. «Если и так, и это не демократический манифест, то что тогда? – вопрошает Оливье Сейяр. И сам же поясняет: – Он открыл двери модного дома, можно сказать, просто на улицу, сделал моду доступной массам, популяризировал этот закрытый мир. Он никогда не употреблял выражение “политический акт” просто потому, что его язык и вообще его способ существования гораздо искренней, чем у большинства. Но Готье не просто так проводил столько времени на улицах, и он всегда подчеркивал свое скромное социальное происхождение».

На улице Сен-Мартен он работал по тому же принципу. Средний класс, популярная культура, разные национальности: получалась эдакая позитивная дискриминация. Среди ста двадцати сотрудников компании числились японцы, корейцы, чернокожие и арабы. Фаиза, родом из Марокко, наблюдала это четырнадцать лет. «Когда он сделал дефиле, в котором участвовали только темнокожие модели, я была тронута, – говорит она. – Его необычайно привлекают разные культуры, его вдохновляет малоизвестное. Этот человек открыт миру, и это забавно, потому что, по-моему, он сам – воплощение популярного классического образа француза!»

Продукт беби-бума, потомок представителей французского среднего класса, он, по словам Фариды Хельфа, превратился в звезду антирасистского движения, настоящего лидера левых. «Он всегда выступал за смешение социальных классов и национальностей, – говорит Фарида. – Его дом моды единственный в своем роде, там каждого можно назвать представителем пролетариата. Везде на первых ролях были девочки из известных семей… А у него на одинаковых условиях со всеми работали люди более чем скромного происхождения». Совершенно чуждый ксенофобии человек, Готье был неравнодушен и к очарованию смуглых, фарфоровых, желтых лиц. В то же время ему претила гомофобия. «У меня нюх на расистов, – продолжает Фарида. – У него то же чувство по отношению к гомофобам. Он всегда был активистом, собирал средства для борьбы со СПИДом. Но у него все это гораздо глубже. Он поражал меня, когда упрекал в гомофобии известных людей, которые априори считались вне подозрений. Он отказывался признать свои обвинения ошибкой. И для него это было серьезнее всего, так что, думаю, он прав».

Бунтарь с ангельским лицом, боец, которого трудно было даже заподозрить в военных действиях, звезда подиума рокерского склада, он создавал откровенные эротические образы там, где прежде обходились эвфемизмами. Комментарии в модных журналах по этому поводу не отличались ни широким набором эпитетов, ни богатством описаний. Эти безумные наряды Готье в лучшем случае называли «соблазнительными», «необычными», «кокетливыми», «обнажающими тело». В своих отчетах критики моды употребляли, в основном, риторические фигуры, потому что, как сказал Ромен Дюрис, первый козырь «женщин Готье» заключается в том, что они приглашают зрителей в мир либертинажа. Актер говорит: «Он ведь позволял сексу занимать значительное место в своих коллекциях. Не так ли?» Было сделано вполне достаточно, чтобы открыть дорогу порношику Версаче и Дольче и Габбана.

Историк психоанализа Элизабет Рудинеско предпочитает рассуждать о моде в духе идей Лакана[186]… Мы сидим у нее в кабинете, и она изучает фотографии матросиков, тореро, элегантных туарегов и обнаженных вамп – творения нашего модельера.

О мужчинах: «Он выводит на сцену чернокожих, арабов, людей с необычной внешностью, не вписывающихся в рамки “нормального”, – такое определение Мишель Фуко[187] использовал, описывая тех, кто не попадал в категорию “нормы”. Это весьма живописно и эстетично, его манера подчеркивать фигуру и пол очень привлекательна. С другой стороны, такая гей-иконография не кажется мне ни преувеличенной, ни насмешливой или пародийной, ни нарочитой. Она появилась в тот момент, когда гомосексуальность не только больше не скрывалась, но и открыто демонстрировалась. Это и есть gay pride[188]».

О женщинах: «Он театрализует привычные символы сексуальных перверсий: корсеты, хлысты и наручники, но без намека на насилие, характерное для садомазохистских практик. В его работе нет ничего порнографического. Но он открыто играет со всем арсеналом современных фетишей, со специфическими материалами, например с латексом и винилом. Вспоминаются Чирико и Магритт[189]. Это даже вызывает симпатию. Он создает мягкие эротические образы, но не затрагивает того низменного, что вызывает вожделение».

В этих неопределенных эротических образах, которые не вызывали вожделения, скрывалась глубинная двойственность мужчины-гея, который любит женщин. Во время примерок ему нравилось прикасаться к моделям, можно даже сказать, что это было проявление чувственности, хотя такие же ощущения ему дарили и прикосновения к тканям. «Это мужчина для женщин, – иронизирует Айтиз. – Модели его обожают, они все любят с ним фотографироваться». Его кузина Эвелин более откровенна: «Он их [женщин] предпочитает мужчинам, Жан-Поль окружает себя только девушками. Последний пресс-секретарь был мальчиком, так он его поменял в конце концов на Жельку».

В баре на Монталамбер мы встречаемся с Ариэль Домбаль, на ней расширяющееся книзу мини-платье небесной фигуристки. Она заказывает грейпфрутовый сок. «Я говорила – одно время шутя, – что он эротизирует женщин, но не делает из них кокоток, – говорит Ариэль. – Он создает смелый и дерзкий образ Афины – воительницы большого города, которая в любой момент готова отложить оружие и отправиться на пляжи Кикладских островов». Он придумал для белокурой музы Ромера[190] потрясающий наряд, в котором она блистала во время вручения премии «Сезар»: топ и юбка из черного бархата с блестящим поясом, напоминающим набедренники древних племен. Во время церемонии, находясь на виду у огромного количества зрителей, Ариэль поняла, что наряд Готье, «который всегда нелегко было носить», придает ей сил и помогает выдержать пристальное внимание толпы. Он словно защищал ее, как своего рода бронежилет. Ее парижский гардероб – коллекция всех основных элементов марки «JPG»: полосатые футболки, шикарные цыганские юбки, которые она носит в Марракеше, облегающие платья из стретч-тканей, украшенных китайским орнаментом, характерным для стилистики Прекрасной эпохи. Купальные костюмы – асимметричные бикини по эскизам Жан-Поля – Ариэль выбирала в салоне модного дома «Эрмес» на улице Фобур-Сент-Оноре.