Читать книгу "Повседневная жизнь Древнего Рима через призму наслаждений - Жан-Ноэль Робер"

скрасить изъян помогут слова… Если косит, то Венерой зови; светлоглаза — Минервой; А исхудала вконец — значит легка и стройна; Хрупкой назвать не ленись коротышку, а полной — толстушку И недостаток одень в смежную с ним красоту.

И, наконец, любовник должен уметь плакать, поскольку «слеза и алмазы растопит. / Только сумей показать, как увлажнилась щека!». Если же заплакать не удалось, «маслом пальцы полей и по ресницам пройдись».

Я говорю: будь уступчив! Уступки приносят победу. Все, что придет ей на ум, выполни, словно актер! Скажет «нет» — скажешь «нет»; скажет «да» — скажешь «да»: повинуйся! Будет хвалить — похвали; будет бранить — побрани; Будет смеяться — засмейся и ты; прослезится — расплачься; Пусть она будет указ всем выраженьям лица![126]

Подчинение любимой является гарантией наслаждения — наслаждения, которое испытываешь подле своей избранницы. Овидий считает: вступая в брак, исполняешь долг, ведущий в супружескую постель даже тогда, когда вы с женой в ссоре; когда же ты любовник — то ты имеешь дело только с любовью. Любовь, следовательно, прежде всего является наслаждением. И во имя этого наслаждения любовник даже может вынести соперника, уверенный, что его красавица к нему вернется, если он будет терпеливым и сдержанным:

Жарко было в тот день, а время уж близилось к полдню. Поразморило меня, и на постель я прилег. Ставня одна лишь закрыта была, другая — открыта, Так, что была полутень в комнате, словно в лесу, — Мягкий, мерцающий свет, как в час перед самым закатом Иль когда ночь отошла, но не возник еще день. Кстати такой полумрак для девушек скромного нрава, В нем их опасливый стыд нужный находит приют. Тут Коринна вошла в распоясанной легкой рубашке, По белоснежным плечам пряди спадали волос. В спальню входила такой, по преданию, Семирамида Или Лаида, любовь знавшая многих мужей… Легкую ткань я сорвал, хоть, тонкая, мало мешала, — Скромница из-за нее все же боролась со мной, Только сражалась, как те, кто своей не желает победы, Вскоре, себе изменив, другу сдалась без труда, И показалась она перед взором моим обнаженной… Мне в безупречной красе тело явилось ее. Что я за плечи ласкал! К каким я рукам прикасался! Как были груди полны — только б их страстно сжимать! Как был гладок живот под ее совершенною грудью! Стан так пышен и прям, юное крепко бедро! Стоит ли перечислять?.. Все было восторга достойно. Тело нагое ее я к своему прижимал… Прочее знает любой… Уснули усталые вместе… О, проходили бы так чаще полудни мои![127]

Понятно, что могло разозлить Августа в этих стихах. Тот портрет любовника, который описан Овидием, являет полную противоположность римлянину, каким его изображали политики. У Овидия речь идет о мужчине, предпочитающем свободную любовь браку, согласном на неверность, становящемся рабом той, кого любит; супруг же, как мы уже видели, должен служить образцом добродетели. Где же традиционный образ отца — господина и главы семьи? Что бы сказал старый Катон, для которого интимная жизнь строго регламентировалась авторитетом мужа, соблюдавшего традиции вопреки наслаждению? Однако к тому времени теории Катона устарели. В этом и было оправдание Овидия, поскольку терпение и подчинение любовника имели одну цель: любовь. Эта любовь, по словам Овидия, должна защищаться, подпитываться, стать необходимой с помощью силы привычки. Тогда каждый отдастся другому и получит равную долю наслаждения, а само наслаждение никогда не превратится в обязанность. Овидий в равной мере порицает и проституцию, и… брак: «Слишком легко обладать теми, кто рядом всегда…»

Итак, наслаждение любовников рассматривается не как простое развлечение, а как сладкая участь, в которой рождаются самые глубокие чувства. В то же время Овидий уверяет нас, что любовь не определяется рамками закона, от которого она полностью свободна, но что она анархична и неудержима. В этом, несомненно ошибка поэта. В самом деле, похоже, что нежное взаимное чувство, испытываемое любовниками, знаменует важный переворот в сексуальном менталитете римлян, и в эпоху изменений морали поэт может лишь шокировать власти. Овидий представляет нам любовный акт как союз двух тел, каждое из которых стремится доставить наслаждение другому. Он советует женщине принять такую позу, которая наилучшим образом подчеркнет ее тело:

Та, что лицом хороша, ложись, раскинувшись, навзничь; Та, что красива спиной, спину подставь напоказ. Миланионовых плеч Аталанта касалась ногами — Вы, чьи ноги стройны, можете брать с них пример. Всадницей быть — невеличке к лицу, а рослой — нисколько… Если приятно для глаз очертание плавного бока — Встань на колени в постель и запрокинься лицом. Если мальчишески бедра легки и грудь безупречна Ляг на постель поперек, друга поставь над собой… Тысяча есть у Венеры забав[128].

«Пусть об отраде твердят и содроганье, и стон, / И вылетающий вздох, и лепет, свидетель о счастье…» Подобная фраза сегодня кажется вполне естественной, но можно представить, насколько революционной она была для старых римлян. При Республике сексуальность ни при каких условиях не могла быть уделом женщины. Сексуальная мораль учитывала, что существуют два партнера, но один из них пассивен и должен служить для наслаждения и подчиняться мужскому закону, а второй — хозяин, навязывающий свое господство и заставляющий «служить себе». Подобная «мужская» позиция полностью соответствовала образу всемогущего отца семейства, имевшего права на жизнь и смерть даже собственной жены и обладавшего властью как у себя дома, так и в городских делах. Политическая, семейная и сексуальная жизнь были уделом мужчины, и мы уже видели, что изначально женщина посредством брака лишь переходила из-под опеки отца под опеку мужа. Мужчина мог утратить свою честь, подарив наслаждение своей партнерше, а любители орального секса считались опозоренными и лишенными мужественности. Существовал только мужской оргазм, и на сохранившихся росписях в Помпеях мы видим, как женщина, сидя в позе всадника, служит для удовлетворения сладострастно раскинувшегося на ложе мужчины. Это те же отношения хозяина и рабыни.

К тому же рабыня не обязательно должна была быть женщиной. Удовлетворять хозяина дома мог также миньон, поскольку в эту эпоху широко был распространен гомосексуализм. Точнее, впрочем, говорить о бисексуальности. Римское общество не осуждало «противоестественную любовь», но внушавший подобную любовь был пассивным, то есть служил своему возлюбленному. Подобная роль подходила только существу низшего ранга. Сенека отмечал, что пассивность «является преступлением у человека свободного рождения; для раба это его обязанность; для вольноотпущенника это любезность, его моральный долг по отношению к своему патрону»[129]. Действительно, излюбленным оскорблением римлян было выражение «te praedico», означавшее в самых грубых выражениях: «Я возьму тебя в зад», или «irruo», означавшее: «Я дам тебе высосать». Пассивный партнер (или партнерша) или любитель орогенитального контакта покрывал себя позором; честь же активного участника акта нисколько не страдала. Таким образом, мы видим, что сексуальная мораль опиралась на те же критерии, что и социальная: римский гражданин обязан был сохранять свою активную роль, а раб или рабыня не покрывали себя позором, служа своему хозяину. Вот почему вызывал одобрение хозяин, получавший наслаждение как со своей женой, так и с рабами — мужчинами или женщинами. Юные римляне с четырнадцати лет старались заявить о своей мужественности: сексуальная активность доказывала их зрелость. Девочки, как мы знаем, достигали половой зрелости в двенадцать лет.