Читать книгу "Черное дерево - Альберто Васкес-Фигероа"

Ховард и Марио скакали весь день, всегда на северо–восток, поужинали вместе, после чего разделились: итальянец остался в лагере, а Ховард продолжил путь в направлении Сиди–эль–Нумиа.

Алек Коллингвуд остался в оазисе вместе с Мирандой и Давидом, после обеда начал седлать своего верблюда.

– Ты поедешь на джипе,– обратился он к Давиду. – Миранда останется здесь, в центре дуги, я поеду на северо–восток. Ты двинешься на юг, проедешь пару часов и спрячешь машину среди дюн. Заберешься на самую высокую. Будешь дежурить ночью и в первые утренние часы. Затем объедешь все по кругу, выискивая свежие следы, появившиеся за ночь. Будешь спать начиная с одиннадцати и до вечера, и никогда не зажигай огня.

– И что я буду есть?

– Сухой паек из этого мешка. Когда у тебя закончится вода, вернешься сюда, пополнишь запасы и обратно, на пост… Если ночью заметишь караван – несешься сюда со всех ног. Никакой добропорядочный караван не ходит ночью.

– А если он пойдет днем?

– Не приближайся… Либо я, либо Писака заметим его. Не пропустим. Не беспокойся. Потом найдем тебя, чтобы всем вместе перехватить его… – он протянул Давиду «Ремингтон». – Если обстоятельства сложатся таким образом, что нужно будет применить его, не мешкай… Почти полсотни членов «Белого Эскадрона» были убиты ночью, в спину, так что держи ухо востро, а глаза широко открытыми и палец на спусковом крючке. Перед тем, как лечь спать, убедись, что вокруг никого нет и подыщи надежное укрытие…

– И так вы живете всегда?

– Только когда получаем информацию о прохождении каравана и хотим перехватить его.

Давид неопределенно покачал головой, будто ему стоило труда понять это.

– Но и зачем вы все это делаете? – спросил он. – Почему, по каким причинам?

– У каждого на то свои причины, – ответил Алек. – Для Ховарда это способ продемонстрировать свою любовь к Богу… Для Марио – приключение. Вполне возможно, что и для Таггарта тоже… Я должен сдержать обещание, данное когда–то. Писака сбежал от докучливых больных… А ты… если не вернешь свою жену, однажды почувствуешь себя одиноким и забытым, жизнь покажется скучной и однообразной, и приедешь бороться, чтобы другие женщины не пропали бесследно при подобных обстоятельствах…

– Понятно… Стану чем–то вроде Малика–эль–Фаси?..

– Малик в некоторой степени один из нас, – он протянул руку. – Удачи тебе! – взобрался в седло своего «аррегана», поднял его на ноги. Давид подошел и, указав на Миранду, спросил:

– А она останется здесь одна, без верблюда, без джипа?

– Не беспокойся. Она сможет позаботиться о себе. Я буду приезжать сюда время от времени, проверять как дела, а ты каждые два–три дня, когда вода закончится.

Ткнул своего «аррегана» пяткой в шею и тот побежал мелкой рысью на северо–восток, по следам Ховарда и Марио.

– Они все немного сумасшедшие, – задумчиво пробормотал Давид, постоял немного, словно вспоминал что–то, и, обернувшись к Миранде, спросил:

– Что такое эти «Дома для откорма», эти «Фермы»?

Турку Разману и англичанину Таггарту потребовалось два дня, чтобы добраться до грязных кирпичных стен Аль–Гоза.

Среди дюн, в получасе езды от крайних домов, они разбили лагерь. Разман переоделся в выцветший бурнус, вкруг головы обмотал широкий тюрбан, а лицо закрыл куском голубой ткани, как это делают «Люди копья».

С наступлением ночи двинулся в направлении поселка, расположившегося на границе с «засушливой» пустыней и где дожди идут один–два раза год, а иногда и вовсе не случаются, но, все же, присутствует вода.

Два осла бродили около водокачки и с полдюжины голых ребятишек с распухшими животами гонялись друг за другом рядом с ними.

Аль–Гоз был маленьким поселком, где глинобитные хижины лепились один к другой, будто земля здесь стоила неимоверных денег, хотя вокруг, на сотни километров растилась пустынная, выжженная солнцем территория.

Там, где заканчивались дома, начинался лагерь кочевников: туарегов и теба, большинство из которых обосновались здесь много лет назад, но, тем не менее, предпочитали свои разборные палатки–хаимы из верблюжьей шерсти постоянным хижинам с глиняными стенами.

Разман не спеша шел по лабиринту узких улочек, выжидая пока ночь полностью не скроет его от любопытных глаз, затем подошел к одной двери, ничем не выделяющейся среди десятка точно таких же дверей и домов, выходящих на эту улицу, и тихонько постучал.

Отворилось маленькое окошко, в нем появилось старческое лицо с орлиным носом и слезящимися глазами.

– Закрыто. Уходите, – сказал он.

Разман снял скрывающую лицо ткань и ответил:

– У меня порвался ремешок на сандалии, нужно починить.

Старик приблизился, всматриваясь близорукими глазами в лицо «Турка», потом громыхнул засовом и приоткрыл дверь, настолько, чтобы человек лишь смог протиснулся внутрь. За дверью оказалась мастерская башмачника – комнатушка крохотная и грязная, где на столе горела единственная вонючая сальная свеча, света от которой было не достаточно, чтобы осветить углы.

– Асалам Алейкум,– поприветствовал хозяина «Турок».

– Асалам Алейкум, – ответил башмачник. – какая радость, видеть тебя эфенди…

Разман сел на грубо сколоченный табурет, рядом с кривым верстаком, вытянул ноги, извлек из складок своего бурнуса сигарету и длинный золотой мундштук и прикурил от свечи.

– Куришь? – спросил он хозяина.

Старик с орлиным носом трясущимися руками взял протянутую сигарету, также прикурил от свечи, жадно и с наслаждением затянулся, зажмурив от удовольствия слезящиеся глаза.

– Американские? – спросил он.

– Какие «американские»? – возмутился Разман. – Как можно спутать турецкий табак с той дрянью, что курят эти американцы?

– Ох, прости меня, эфенди, прости, – смущенно забормотал старик. – Я всего лишь бедный сапожник и не понимаю многого…

– Есть ли новости? – спросил «Турок».

Старик некоторое время молчал, размышляя, наконец отрицательно закачал головой:

– Ничего нового, эфенди, совсем ничего, – заверил он. – Месяц назад невдалеке стал лагерем один караван, но уверен, что они совершенно чистые… Может быть гашиш, но ни одного раба…

– А сейчас? Какая–нибудь активность на «Фермах».

– Ничего, насколько я знаю, эфенди… Абдула свернул свое дело и ушел в Абече… Египтянин скоро последует за ним… Работорговцы знают, что вы следите за Аль–Гозом и не хотят рисковать, – он поморщился, – если узнают про меня, то перережут глотку… – он запнулся и умоляющим голосом продолжил. – Я очень рискую, очень… Слишком рискую для тех денег, что ты мне платишь.

Разман улыбнулся и отрицательно покачал головой.

– Никакой опасности ты не подвергаешься, старый сквалыга… Уже полгода от тебя нет ничего стоящего. Я просто выбрасываю деньги в мусор.