Читать книгу "Жизнь в невозможном мире - Алексей Цвелик"

По долинам и по взгорьям / в снегу и ветре / поднимались по всей Украине / наши партизаны…)

Если даже у этой песни был оригинальный русский текст, он не сохранился. Я помню, после того как Патрик пропел нам эту песню в ресторане «Три пескаря» в Триесте, хозяин явился к нашему столику, одетый в советскую военную форму, которую он, наверно, и приобрел в ожидании подобного случая.

Нужно ли говорить, что барышни обожают Патрика и что, как следствие, жизнь его очень сложна. Но он спешит себя отдавать!

Гора Шляпников (Железный Нарком)

Гора (Жора) Шляпников тоже живет во Франции, хотя и не в самом Париже, но близко — в Орсе. Он занимает очень крупный пост во французской научной иерархии и пользуется повсеместным уважением. До распада СССР Жора трудился в Институте атомной энергии имени Курчатова, занимаясь всякими «тайными вещами». После распада он, «подобно сотням беглецов», выпорхнул из клетки и долетел до прекрасной Франции.

Есть такой термин — трудоголик, означающий человека, которому труд заменяет спиртное. Жора начинает свой день так же, как Патрик, с той же сигареты (или двух) и крепкого кофе, разве что часика на два пораньше. И отправляется на покой тоже часа в два-три ночи, но не с политической сходки (она же вечеринка с девушками и вином), а из своего рабочего кабинета. Непрерывное курение сделало его таким же изысканно худым, как Патрик, но, в отличие от нежного Патрика, Жора производит впечатление человека из стали. Как писал Н. Тихонов: «Гвозди бы делать из этих людей, крепче б не было в мире гвоздей».

Ученики сыграли в моей жизни роль, пожалуй, не меньшую, чем соавторы. Я всегда смотрел на них отчасти как на своих детей, да они и есть мои дети, мои наследники, те, кто понесут в будущее часть моих знаний и идей. Для ученого иметь школу чрезвычайно важно, и, слава богу, мне удалось создать свою. Держать в себе накопленные знания мучительно, а отдавать их тем, кому это интересно и нужно, — сладостно. У меня было десять аспирантов, за исключением одного, все они были из Оксфорда. Я учил их, а они многому учили меня. Шестеро пошли в науку и пятеро уже профессора, один стал крупным государственным чиновником в Вашингтоне, трое — лондонские банкиры. Со всеми, кроме чиновника, я поддерживаю регулярные отношения, с некоторыми довольно близкие. Все мои студенты — совершенно замечательные и по-своему оригинальные люди. Общение с ними, так же как и с моим сыном, согревало и продолжает согревать мое сердце и вселяет уверенность, что талант, культура и умение думать самостоятельно не отошли еще полностью в прошлое.

Первым моим аспирантом был Пол де Са. Родители его происходили из португальской колонии в Индии — с острова Гоа, где, по легенде, закончил свой земной путь апостол Фома; сам же он родился в Англии и закончил Кембридж. Дядья Пола, оставшиеся на Гоа, были иезуитскими священниками, от которых Пол, я думаю, кое-чему научился, что позже пригодилось ему в Вашингтоне. Пол был очень умным и, можно сказать, блестящим парнем. Типичный представитель латинской расы, с виду очень открытый и компанейский, а на самом деле весьма и весьма непростой. Защитив диссертацию по теоретической физике он, на мое удивление, получил стипендию от Гарвардской школы Правительства, которую он впоследствии и окончил. По окончании ее он исчез, и нашел я его в Интернете совсем недавно, уже в больших чинах.

За Полом последовал Дэвид Шелтон, с которым я в соавторстве с Шурой Нерсесяном сделал одну из самых лучших своих работ. Дэвид окончил Оксфорд, типичный англичанин, очень сдержанный. Дед его был математиком, во время войны в секретном Блэчли Парке он расшифровывал знаменитый немецкий код «Энигма». Дэвид стал большим человеком в банке Мэрилл Линч и живет сейчас в одном из лучших районов Лондона под названием Ноттинг Хилл. Недавно мы всей семьей побывали у него в гостях.

На следующий год (я каждый год тогда, в 1990-х, брал новых аспирантов) появились Жан-Себастьян Ко и Эндрю Грин. ЖэйЭс, как он себя называет, — французский канадец, в Оксфорде он был по той же программе, что Билл Клинтон, то есть по программе, учрежденной знаменитым империалистом и завоевателем Зимбабве Сесилем Роудсом для граждан стран Британского Содружества и американцев. Программа была задумана для того, чтобы неотесанная заокеанская деревенщина могла бы приобрести оксфордский лоск. Пожалуй, в смысле успехов в науке, ЖэйЭс пошел (пока) дальше всех. Он автор многих действительно замечательных работ и занимает очень хорошую позицию в университете Амстердама. По характеру он — совершенный галл: каждое письмо кончается тремя восклицательными знаками, а ум у него на самом деле весьма холодный и рациональный. Любопытно, что, пообщавшись со мной, он стал посещать в Оксфорде курсы русского языка, где и встретил свою очаровательную будущую супругу Вивиан — совершенную английскую красавицу, как будто сошедшую с полотен Гейнсборо. После защиты диссертации ЖэйЭс получил чрезвычайно престижную позицию в колледже Всех Душ (я уже упоминал о нем в рассказе об Исайе Берлине). В благодарность за мои труды он пригласил меня туда на обед, вторым его гостем в тот вечер была Вив (член колледжа мог пригласить только двух гостей). Помню этот вечер как сейчас; на том же вечере присутствовал бывший министр финансов в правительстве Джона Майжора Кэннет Кларк — очень симпатичный и жовиальный карьерист. После десерта мы удалились в курительную с бренди и сигарами, и я попытался заговорить с министром о чем-то серьезном (видимо, перебрал за обедом), из чего совершенно ничего не вышло, так как на соседнем диване ЖэйЭс страстно целовал Вив, что быстро заняло все наше внимание.

В отличие от бурного в проявлениях своих чувств Жан-Себастьяна, ирландец Эндрю, всегда имевший невероятный успех у женщин, бархатно вкрадчив, напоминая этим притаившегося, но готового к прыжку кота. Несмотря на свое незнатное происхождение, Эндрю (как и его банкирши-сестры) сделал себя, что называется, сам. После обычной школы он поступил ни много ни мало в Тринити Колледж, потом в аспирантуру в Оксфорд, после защиты получил младшую позицию опять в том же Тринити, а после — постдока в Принстоне… Не так плохо. Недаром сейчас Эндрю — полный профессор в Юниверсити Колледже в Лондоне. Помню, как он извинялся передо мной, когда я приезжал к нему в Кембридж: «Алексей, извини, портвейн 1963 года у нас кончается…» Но одна, одна бутылка все-таки у него осталась… О читатель, пробовал ли ты когда-либо портвейн 1963 года из подвалов Тринити? Насладился ли ты его воистину небесным вкусом? Если нет, то уже поздно, все выпили… Sic transit gloria mundi…

Такого второго человека, как мой следующий аспирант Крис Хули, не видел не только я, но и никто из моих знакомых. Крис как будто явился из сказки «Алиса в стране чудес»: выдвинутые вперед, как у кролика, передние зубы, собранные в хвост волосы, галстук-бабочка, жилет с золотыми часами в кармане и невероятный аппетит, соединенный с полным пренебрежением ко всем предрассудкам современной диетологии. Крис наделен совершенно бесподобным, чисто английским чувством юмора, песенным талантом и талантом игры на рояле. Я помню, его компьютер был настроен так, что в конце каждого письма выдавал лимерик. Крис теперь работает в университете святого Андрея в Шотландии (в том самом, где студентами были принц Эндрю и его недавняя супруга Кейт, занявшая в нынешней прессе место принцессы Дианы). Он невероятно популярен среди студентов и уже имеет и своих аспирантов. Так что я научный дед. Пару лет назад Крис изменил прическу и отпустил усы, и теперь он, ни дать ни взять, английский майор колониальной службы.