Читать книгу "Анатомия скандала - Сара Воэн"

Софи Гринуэй. Одна из красавиц, без усилий влившихся в студенческую жизнь, не тративших время на общение вне своего круга, мгновенно вычислявших, кому никогда не стать одной из них, изучавших историю искусств, английский или классическую литературу – никаких точных или, еще не хватало, полезных наук, потому что им не приходилось искать работу сразу после университета, чтобы выплачивать кредиты. Оксфорд для них был скорее школой жизни, источником разностороннего образования. Хотя некоторые стали бухгалтерами или менеджмент-консультантами – на последнем курсе у них все-таки включился здоровый прагматизм.

Софи почти не замечала Эли, или Элисон, как она тогда себя называла, считая, что так солиднее. Так почему же память выделила ее из массы игнорировавших Эли мажорок? Почему здесь угадывается какая-то связь?

Ответ Эли поняла еще до того, как спустилась в туалет на первом этаже, где у нее, в качестве тонкой иронии, висела общая фотография со дня посвящения в студенты. Вот оно, доказательство, которого Эли не хотела видеть, в этой массе открытых юных лиц с густыми челками и мягкими мышиными волосиками, одинаково одетых в оксфордскую форму, в которой полагалось являться на экзамены и официальную церемонию посвящения в студенты: белые блузки, белые галстуки, черные ленты для девушек, черные мантии и черные квадратные шапочки, которые большинство надели прямо и только самые самоуверенные лихо сдвинули набок.

Вот они, эти две девушки с лицами не больше отпечатка пальца, на разных концах шеренги, растянувшейся во всю длину часовни. Стояли они, как помнилось Эли, на скамье. Девушки, совсем не похожие внешне – одна пухлая, другая стройная, – но изучавшие один предмет и одинаково переполняемые оптимистическими ожиданиями. Точно прыгуны в воду у бортика бассейна, студентки внутренне собранны перед необыкновенным приключением длиной в три года. На лицах Софи и Холли читается надежда, а не страх.

Эли вглядывалась в фотографию, думая, что сейчас они вряд ли общаются. Это ей подсказывал здравый смысл – об адвокатской этике Эли знала мало.

Упоминала ли об этом Кейт, проговорившись, что поддерживает обвинение против Джеймса Уайтхауса? Прозвучало ли что-то вроде: «Ты никогда не догадаешься, кто его жена»? Может, Кейт делала какие-то туманные намеки? Эли напрягала память, убеждая себя, что Кейт в курсе и сюрпризов не будет, что все по-честному и она знает, что делает. Но с ледяной ясностью, от которой по спине у нее пробежали мурашки, Эли поняла: ни о чем таком они не говорили. Кейт этой детали в беседе не касалась.

От тревоги в животе будто лег камень. Почему Кейт об этом умолчала? Или ей неизвестно, что Джеймс Уайтхаус женат на Софи, которую они знали по Оксфорду? Но разве Софи уже тогда не встречалась с Джеймсом? Эли помнила высокого широкоплечего гребца с густой челкой до самых глаз, прикрывавшей высокий лоб, – красавец не удостаивал их даже взглядом, когда им случалось стоять в коридоре, а он выходил от Софи. Его образ всплыл из глубин памяти, пробившись сквозь залежи ненужных воспоминаний. Наверняка это был он, Уайтхаус!

Возможно, Кейт не связала одно с другим – или не сочла это важным: ведь она не знала Уайтхауса лично, а только ходила на семинары вместе с его подружкой. Значит, любой, мнимой или реальной связью может пренебречь. Но в это трудно было поверить. Кейт, с ее системой кодировки цветными стикерами и сложнейшими планами сочинений, с аналитическим подходом к судебным делам, с ее прекрасной памятью, наверняка бы отыскала эту ниточку. Ничего не упустила бы, даже не сразу вспомнив, что супруга подсудимого – та самая Софи, с которой они ходили к тьютору. Это же знакомство, пусть мимолетное и ничего не значащее! Так почему Кейт ни словом не обмолвилась? Тому могла быть единственная причина, прошившая Эли насквозь ледяной стрелой. Страх разлетелся от сердца по всему телу.

Облокотившись о стенку туалета, она разглядывала фотографию, припоминая забывшиеся имена тех, кто слился в единое черно-белое пятно для привычного глаза. Теперь свидетели тех золотых лет словно выходили из небытия. Впрочем, Кейт не назвала бы то время золотым – вернее, Холли, как ее тогда звали. Эли будто воочию увидела свою дорогую подругу в мешковатом анораке, скрывающем фигуру, с набрякшими веками и красными глазами, в которых застыла непривычная апатия. И вспомнила, что случилось с Холли.

Подруга так и не рассказала, кто это сделал. Когда Эли пришла к ней на другой день, Холли признала только сам факт изнасилования. Кто-то из другого колледжа, сказала она. Эли сначала подумала на Дэна из студенческой газеты, но пару дней спустя увидела его и не смогла представить себе, чтобы тощий нервный мальчик с мягкими волосами и прекрасными длинными пальцами проявил по отношению к ее подруге – а он явно питал к Холли большой интерес – агрессию, сделав бы с ней такое.

Эли сразу догадалась, что Холли изнасиловали: такой реакции не бывает после секса по согласию. Пьяное совокупление стоя, на которое соглашаешься, потому что, как говорится, легче дать, чем отказать, – это одно, но если девушка безжалостно оттирает потом свое тело, лезет в ванну с кипятком и сдирает с себя кожу как одержимая, – это уже совсем другое. И здесь двух мнений быть не может.

Эли предлагала Холли обратиться в полицию или сходить к женщине-полицейскому, прикрепленной к колледжу (правда, ни Эли, ни Холли не знали, что она может сделать и сталкивалась ли когда-нибудь с подобными проблемами). Может, посоветоваться со старшим преподавателем первого курса, молодой лекторшей-француженкой? Уж она-то лучше разбирается в проблемах студенток, чем почтенные академики. Но Холли только энергично мотала головой.

– Я сама виновата, – шептала она. – Наверное, я вела себя чересчур вызывающе. Видимо, я двусмысленно держалась.

Она смотрела на Эли, ища у нее ободрения, которого подруга при всем желании не могла ей дать.

– Твоей вины в этом нет, ты тут ни при чем! – убеждала она.

Но слова не помогали – Холли продолжала винить себя. С какой стати кому-то ее насиловать, если бы она его к этому не поощряла?

Она категорически отказалась идти в полицию. Эли ее понимала: кому захочется сообщить о своем позоре, привлечь к себе всеобщее внимание, рассказывая и пересказывая случившееся, рискуя, что тебе не поверят? Девушек в этот колледж начали принимать совсем недавно, и существовало мнение, что им не следует раскачивать лодку. Так для чего же Холли оставаться в памяти дирекции, преподавателей и студентов девицей, допрыгавшейся до изнасилования?

Она замкнулась в себе – девушка, чей расцвет длился так недолго. Холли только-только превратилась из робкой, недоверчивой провинциалки в одаренную студентку, обеими руками хватавшейся за все, что Оксфорд мог предложить. Холли перестала писать очерки для «Червелл» и ходить на митинги лейбористов, забросила занятия в хоре колледжа, хотя обладала прекрасным сильным и очень востребованным альтом. Она больше не работала ночным консультантом на телефоне доверия и безвылазно сидела в читальном зале Бодлеанской библиотеки, устроившись в конце длинного дубового стола и соорудив вокруг себя надежный бастион из книг. Если ей случалось выйти ночью, она сжимала в руке «сигнализацию» – твердую трубку, издававшую при нажатии пронзительный рев. Но вообще-то Холли почти никуда не ходила, кроме библиотеки. Там она пряталась – только макушка виднелась из-за книжной баррикады.