Читать книгу "Следы в пустыне - Кристоф Баумер"

Я отказался выйти из машины и остался на месте. Когда кхампа порвал мне рубашку, я отдал ему бумажник с китайскими деньгами, потом наши часы, потом, одну задругой, все наши камеры. В то же время я непрерывно кричал ему по-тибетски, что я знаком с далай-ламой и что он позорит свою страну. Он такого не ожидал; по крайней мере, он решил меня не убивать. Тереза, чью дверь бандиты не сумели открыть, исхитрилась спрятать одну из своих камер под сиденье прежде, чем кхампа потребовал у нее кофр. К счастью, они не добрались до наших паспортов, билетов на самолет — которые им в любом случае были ни к чему — и большей части денег. Через несколько минут, показавшихся нам вечностью, они исчезли в кустах, унося свою добычу, и опасность миновала так же быстро, как и появилась.

Не будучи уверены, что бандиты не вернутся, мы решили убраться как можно быстрее. Гьялцена нигде не было видно, но я знал, что он хороший бегун, и надеялся, что ему удалось скрыться. Мы поспешили столкнуть камни с дороги и заставили истерически всхлипывающего водителя ехать дальше. Когда стемнело, мы доехали до места, где дорогу перекрыл оползень, и вынуждены были снова остановиться. Вдруг раздался рев подъезжающего мотоцикла, и, к нашему великому облегчению, за спиной мотоциклиста оказался Гьялцен. Он сбежал, пока бандиты занимались нами, и уговорил проезжавшего мотоциклиста подвезти его.

Мы едва успели открыть дверь нашего гостиничного номера в Данбе, как появились мэр и несколько полицейских офицеров, которые весьма дружелюбно принялись нас расспрашивать. Мы узнали, что на том же самом месте за последние полгода произошло четыре нападения; во время одного из них была убита китаянка из Гонконга. Полиция Данбы была в этих случаях бессильна: место засад находилось под юрисдикцией полиции соседнего района Таву. Нам деликатно намекнули, что тамошняя полиция заодно с бандитами.

Следующим утром мы с Терезой, наконец, осознали, как нам повезло остаться невредимыми, несмотря на потерю денег и фотооборудования: все могло кончиться гораздо хуже. Около полудня восемь вооруженных до зубов полицейских из Таву нагрянули в наш номер. Мне сразу не понравился их комиссар, вид которого вызывал еще меньше доверия, чем внешность вчерашних грабителей. Первоначальная антипатия только усилилась, когда он принялся превращать меня из обвинителя в обвиняемого. Допрос продолжался пять часов, в течение которых он повторял одни и те же вопросы и сосредоточивался на дурацких деталях. Я был обязан точно описывать одежду бандитов, точно оценивать длину сабли или отвечать на вопросы типа: когда грабитель забирал вашу камеру, сабля была у живота или у горла? А когда вы отдавали вторую камеру? А часы? И так далее… Те же вопросы повторились через два часа.

Каждый раз, когда я ходил в уборную, находившуюся не в номере, а в конце коридора, один из полицейских шел за мной с пистолетом на изготовку и вставал за спиной. Из жертвы я превратился в заведомого преступника. Однако через пять часов допроса комиссар начал зевать, и забрезжил «свет в конце туннеля». Еще через час он возжелал задать те же вопросы Терезе, но она подчеркнуто заявила, что ей нечего добавить, в то время как Гьялцена допросили очень коротко. Под конец от меня потребовали подписать шестистраничный протокол на китайском языке. Я отказался, сказав, что не понимаю по-китайски. Когда комиссар стал угрожать мне применением разных китайских законов, я ответил, что немедленно позвоню в посольство Швейцарии в Пекине. Тут он сдался — как оказалось, временно.

Следующие два дня мы провели в Дамбе, посещая монастыри Бон в округе. Полиция Таву, кроме того, велела нам оставаться в городе, поскольку полицейские Чэнду хотели провести дальнейшее расследование. Тем временем городские власти Дамбы делали все возможное, чтобы скрасить наше пребывание, и даже выделили в наше распоряжение полицейский эскорт.

У долины Гьяронга довольно бурное историческое прошлое, и монастырь Юнгдрунг-Лхатенг — свидетельство тому. Во второй половине XVIII века вокруг него бушевала война, развязанная императором Китая Цяньлуном против бонпоского правителя Гьяронга. Монастырь выдержал две осады, но в 1763 г. пал, когда Кьянлонг применил тяжелую артиллерию, и был сожжен. По приказу императора он был отстроен заново и передан буддистской школе Гелугпа. В 1950-х гг. монастырь вновь был разрушен, но в 1990 г. по-прежнему влиятельная община бонпо потребовала вернуть руины и начала восстановительные работы.

Еще большей культурно-исторической ценностью является монастырь Бон-Юнгдрунг-Дарже в Дратханге, датируемый началом XV века, где в гокханге, часовне покровительствующих духов, я обнаружил настенные росписи, которые, насколько я знал, не были описаны ни в одной книге. Разрушения «культурной революции» миновали эти фрески, чей возраст около 300 лет, так как они были скрыты под слоем побелки, когда монастырь использовался как хранилище для зерна. Из деревни Сокпо открывается вид, от которого дух захватывает: перед наблюдателем возвышается целый лес из 28 стройных каменных башен; все они во время войны с императором Цяньлуном служили оборонительными сооружениями.

Проведя в Дамбе два дня, мы вообразили, что имеем право на свободу передвижения, и решили уехать, направляясь на юг. Едва мы пересекли границу провинции Таву, нас перехватили две полицейские машины и заставили ехать к казармам в Пему. Там нас поджидал тот самый мерзкий комиссар из Таву, а вместе с ним два полицейских чиновника из столицы провинции Чэнду и представитель города Ганцзе. Чиновник из Чэнду не терял времени даром: «Либо вы подписываете протокол полиции Таву немедленно, либо мы задерживаем вас на неопределенный срок». Он многозначительно перевел взгляд на бетонную плиту, два метра высотой и метр в ширину, лежавшую на земле рядом с моим стулом. В нее были вмурованы два толстых металлических кольца. Плита, как и две пары наручников, болтавшихся сбоку стола полицейского начальника, были очень прозрачным намеком. Мы стали пленниками полиции — до тех пор, пока не подпишем текст, который не можем прочесть, и который Гьялцену запретили переводить. Выбора не было. Я поставил свою подпись, прибавив слова «под давлением», и нас отпустили.

Через две недели я был в Литанге, чтобы сделать фотографии ежегодного конного фестиваля, на котором присутствовали 10 000 восторженных зрителей. В последний день фестиваля, продолжавшегося неделю, к Гьялцену подошел местный полицейский и спросил, не тот ли я иностранец, которого недавно ограбили. Он заявил, что полиция поймала троих бандитов и изъяла похищенное у нас, прибавив, что я должен поехать в Таву, до которого было 380 км, на опознание грабителей. Я ему не поверил: откуда было, спрашивается, этому полицейскому знать, что я вернусь в Литанг через 10 дней после того, как оттуда уехал? Полиции Таву я не доверял и не имел ни малейшего желания вновь с ней встречаться. Еще меня беспокоила мысль, что все это — ловушка, подстроенная, чтобы снова ограбить меня по дороге в Таву. А Гьялцен еще заметил, что, если бы бандитов действительно арестовали, их родственники попытались бы отомстить за них.

Той ночью мне приснился зловещий сон. Я был дома, в Швейцарии, и вошел в средневековый замок, чтобы встретиться с кем-то из друзей. Вместо них я увидел родственников с отцовской стороны, сидящих за ужином вдоль длинного стола на нижнем этаже. Я присоединился к ним, а чуть позже заметил мерцающий свет на лестнице, ведущей в подвал. Я спросил родственников, уж не проходит ли там еще одна вечеринка. Никто не понял моего вопроса, и, похоже, свет видел только я. Тогда я спустился по винтовой лестнице и обнаружил внизу еще один длинный стол посреди комнаты, освещенной факелами. За столом спиной ко мне сидел один-единственный человек, а напротив него между двумя канделябрами с зажженными свечами стояло пустое кресло. Я подошел поближе и понял, что незнакомец — это мой дед, умерший 32 года назад. Он приветствовал меня и сказал, что давным-давно меня ждет и что я должен присесть и поужинать вместе с ним. Я проснулся весь мокрый от пота и решил, что этот сон — предупреждение о том, что могу вскоре оказаться там же, где и мой дед.