Читать книгу "Наследство из Нового Орлеана - Александра Риплей"

Пока Мэри и Жанна вертели головами по сторонам, ошеломленные таким изобилием, Берта и ее кухарка выбирали нужное и складывали покупки в корзины, которые несли девушки. «Ланьяпп», – говорил каждый продавец, когда Берта платила за отобранный товар, и давал ей вместе со сдачей небольшой ланьяпп – придачу к покупке: цветок, кулечек с травами, конфету. Таков был новоорлеанский обычай. Берта каждый раз долго и старательно благодарила продавцов, а затем тащила девушек дальше. Она гоняла их целое утро, заставляя почти бежать за собой по Шартр-стрит, ныряла в одну лавочку за другой, внимательно разглядывая предлагаемые там сокровища, иногда выбирая особенно приглянувшийся отрез шелка или атласа, изделие из серебра или инкрустацию – что-то для гардероба Жанны, что-то для обновления убранства дома. Здесь ланьяппы были более экзотическими, заморскими. Магазины напоминали пещеру Аладдина, где водилось добро со всего света. Каждая страна вносила свой вклад в коммерцию портового города.

Послеполуденные часы не отличались такой суетой, но для Мэри они были не менее необычны и интересны. Она работала над платьем, которое дала ей Жанна, подгоняя его по своей фигуре и окантовывая квадратный вырез вышивкой с цветочным узором. За шитьем она сидела на балконе с ажурной решеткой, слушая исполненную бурного энтузиазма болтовню Жанны о походах по магазинам и о предстоящем великом событии – ее первом выходе в свет. Иногда голос Жанны заглушали уличные шумы, тогда она замолкала и вместе с Мэри слушала песни уличных торговцев.

С шеи торговца кукурузной мукой свисал медный рожок на красном шнурке. На каждом перекрестке торговец останавливался, подносил рожок к губам и дул в него, призывая ко всеобщему вниманию, и лишь затем призывно распевал: «Кукурузная мука – берите, свежая пока!»

Продавцу вафель музыкальным инструментом служил металлический треугольник. Он непрерывно стучал в него, аккомпанируя заунывной песне, состоящей из одного слова: «Ва-а-фли». В блестящей жестяной коробочке, притороченной к спине коробейника, лежали тоненькие сладкие вафли.

Человек, бьющий в тарелки, специализировался на пончиках и «хворосте». Птичий хор служил аккомпанементом торговцу, несшему на плечах шест, с которого свисали плетеные из тростника клетки с птицами. «Чистим трубы и камины», – пели трубочисты, размахивая метелками, перепачканными сажей. «Charbon de Paris», – тянул угольщик.

«Свечи»… «пряники»… «гумбо»… «раки»… «точить ножи-ножницы»… «пирожки»… «пралине»… «а вот творог, свежий творог»… «вода, вода, свежая, очищенная»… «картофельные пирожные, лучшие пирожные»… Они проходили один задругам под теплым, золотистым январским небом, мужчины и женщины – все тяжело нагруженные, все с улыбками, и все пели песни. Для Мэри каждая песня казалась песнью любви – любви к Новому Орлеану.

Иногда проезжал экипаж или слышались шага пешехода. В таких случаях Мэри поглядывала вниз, ожидая, что они остановятся внизу, у дверей. И нередко какая-нибудь дама действительно подходила к дому и стучала в дверь – она пришла навестить Берту. Тогда Мэри, затаив дыхание, ждала, что ее позовут и сообщат, что найдена ее семья. Наконец, когда дыхание уже невозможно было сдерживать, она расслаблялась и возвращалась в шитью и болтовне Жанны. Надо было еще немного подождать – сезон начнется с открытием оперы. Что ж, подождать так подождать. Она готова.

Ужин подавали во дворе, выставив на стол свечи под стеклянными колпаками. Камни, которыми был выложен двор, отдавали накопленное за день тепло и несколько смягчали свежий, холодный вечерний воздух. На заднем плане мелодично журчал фонтан. Карлос Куртенэ ворчал, что приходится ужинать так рано, но при этом улыбался. По-своему он был взволнован предстоящим дебютом Жанны не меньше, чем Берта. А ранний ужин объяснялся тем, что каждый вечер, в восьмом часу, Мари Лаво приходила убирать Жанне волосы.

– Мы попробуем разные прически, – заявила она Берте, – пока не найдем лучшую. И еще я напомажу ей волосы, чтобы лучше блестели.

Она не обходила вниманием и Берту с Мэри. Следуя ее указаниям, Берта велела сварить и охладить крепкий черный кофе. Царица вуду добавила к кофе какой-то темный порошок – «для прочности окраски, мадам»– и ополаскивала Берте голову до тех пор, пока ее седые пряди не слились с черными.

Мэри она сделала массаж, от которого у той во всем теле наступил блаженный покой. Мари Лаво окунула сильные, гибкие пальцы в баночку с густой зеленой мазью и втирала ее ей в голову до тех пор, пока мазь не впиталась. «От этого, зелль, волосы станут гуще и крепче, – тихо сказала она. – У вас мягкие волосы, как у младенца». Втирая мазь, она непрерывно что-то бормотала. Слова она выговаривала нечетко, к тому же Мэри не понимала языка.

Дни пролетали быстро, и вдруг настал вторник.

– Сегодня мы никуда не пойдем, – объявила Берта. – Жанне нужно отдохнуть. В опере она должна быть бодрой и без теней под глазами.

Мэри почувствовала облегчение. Ей было немного не по себе. Желудок бунтовал при одном упоминании о еде, и она чувствовала непонятную слабость – даже ходить было тяжело. «Должно быть, перевозбудилась», – подумала она и занялась последней незаконченной вышивкой на платье. Ей пришлось поднести платье к самим глазам – все, на что она смотрела, слегка расплывалось по краям.

Утопающая в ярком солнечном свете кухня дома на Сент-Энн-стрит благоухала специями. Огромный черный котел медленно кипел в большом очаге. От него исходили смешанные запахи нежного крабьего мяса, острой приправы и риса. За тщательно надраенным столом в самом дальнем углу Мари Лаво, напевая, толкла мраморным пестиком в мраморной ступе листья и ягоды. Она улыбалась.

Через пять дней молодая американка умрет. Снадобье действует быстрее, чем ожидалось. Улыбка Мари перешла в смех, когда она подумала о золотых монетах в тайнике под полом. Эта идиотка Сазерак заплатила в десять раз больше обычного. Мари назначила такую цену, чтобы наказать ее за то, что пошла к посреднику, а не обратилась к ней напрямую. И еще за высокомерие. Для Мари не было большего удовольствия, чем вынуждать сильных мира сего подчиняться ее высшим силам.

Убедить Куртенэ-мать нанять ее еще на неделю не составит никакого труда. Мари знала все про светские сезоны. Уже сейчас в дом на Эспланада-авеню наверняка доставлено не меньше дюжины приглашений на балы, ужины, музыкальные вечера. Дочь захочет побывать на каждом, а мать будет только рада дать дочери все, что та захочет. Крайне сомнительно, чтобы смерть подруги удержала Жанну от светских развлечений. Мари хорошо знала девиц этого типа.

Но у девчонки и вправду красивые волосы. Крепкие, мягкие, как шелк, приятные на ощупь – Мари держала их в руках. Возможно, ей предстоит укладывать их в течение всего сезона. А тем, что под волосами, нет никакой необходимости восторгаться – когда делаешь прическу.

Она не задумывалась, нравственно ли то, что она делает. Она была профессионалкой, умелой, знающей тайны растений и минералов и кое-что еще. Все это сотнями лет переходило от одной царицы вуду к ее преемнице. Люди платят за ее знания, и излечивает она куда больше народу, чем калечит. Ей было все равно. Ее тайны были источником ее могущества. А все прочее значения не имеет.