Читать книгу "Сентиментальные прогулки по Москве - Каринэ Фолиянц"

14 сентября 1927 года она, повинуясь внезапному импульсу, села в гоночную машину и обернула вокруг шеи длинный шарф, не заметив, что конец этого шарфа свешивается позади автомобиля. Когда машина двинулась, конец шарфа оказался запутанным в заднем колесе... Айседора была задушена... Машина еще долго тащила ее бездыханное тело.

Ее похоронили на кладбище Пер-Лашез. На одном из венков было написано: «От сердца России, которая оплакивает Айседору»...

Всю свою жизнь она посвятила искусству танца.

Всю свою жизнь она безумно влюблялась. В искусстве ей сопутствовали успех и слава, и, может быть, поэтому все романы кончались катастрофой?

Беспутная и великая, талантливая и роковая, Айседора Дункан была женщиной, оставившей большой след искусстве, в сердце Сергея Есенина и в памяти своих поклонников...

* * *

...Хотите вспомнить еще раз о любви Есенина и Дункан? Пройдите мимо особняка на Пречистенке, это дом № 20. Очень красивый особняк конца XVIII века. В 1812 году он сгорел, а в 1816 году был восстановлен в стиле ампир. После этого дом не раз переделывался, в 1910 году к обоим торцам дома были сделаны пристройки, а уличный фасад получил пышный псевдоклассический декор с обилием лепнины, в которой повторяются изображения орлов с распростертыми крыльями. Сейчас в этом доме, напоминающем нам о любви и недолгом счастье Поэта и Танцовщицы, учреждение, не имеющее отношение ни к поэзии, ни к танцам – там разместилось Управление по обслуживанию Дипкорпуса...

Анатолий Мариенгоф

«Роман без вранья» (отрывки)

«Держась за руки, мы бежали с Есениным по Кузнецкому Мосту. Вдруг я увидел его (Шаляпина – Авт.). Он стоял около автомобиля. Опять очень хороший костюм, очень мягкая шляпа и какие-то необычайные перчатки. Опять похожий на иностранца... с нижегородскими глазами и бритыми, мягко округляющимися, нашими русапетскими скулами.

Я подумал: «Хорошо, что монументы не старятся!» Так же обгоняющие тыкали в его сторону пальцами, заглядывали под шляпу и шуршали языками:

– Шаляпин.

Я почувствовал, как задрожала от волнения рука Есенина. Расширились зрачки. На желтоватых, матовых его щеках от волнения выступил румянец. Он выдавил из себя задыхающимся (от ревности, от зависти, от восторга) голосом:

– Вот так слава!

И тогда, на Кузнецком Мосту, я понял, что этой глупой, этой замечательной, этой страшной славе Есенин принесет в жертву свою жизнь.

Было и такое.

Несколько месяцев спустя мы катались на автомобиле – Есенин, скульптор Сергей Коненков и я.

Коненков предложил заехать за молодыми Шаляпиными (Федор Иванович тогда уже был за границей). Есенин обрадовался предложению.

Заехали. Есенин усадил на автомобиле рядом с собой некрасивую веснушчатую девочку. Всю дорогу говорил ей ласковые слова и смотрел нежно.

Вечером (вернулись мы усталые и измученные – часов пять летали по ужасным подмосковным дорогам) Есенин сел ко мне на кровать, обнял за шею и прошептал на ухо:

– Слушай, Толя, а ведь как бы здорово получилось: Есенин и Шаляпина... А?.. Жениться, что ли?..»

«...Синие воротники рылись в имажинистских изданиях, а мы с Есениным шептались в углу.

– К ним?.. В клуб?.. Вступать?.. Ну их к чертям, не пойду.

– Брось, Анатолий, пойдем... неловко... А потом, все-таки приятно – студенты.

На Бронной, во втором этаже, длинный узкий зал с желтыми стеклами и низким потолком. Человек к человеку – как книга к книге на полке, когда соображаешь: либо втиснешь еще одну, либо не втиснешь. Воротников синих! Воротников!.. И как это на третий год революции локотков на тужурочках не протерли.

На эстраду вышел Есенин. Улыбнулся, сузил веки и, по своей всегдашней манере, выставил вперед завораживающую руку. Она жила у него одной жизнью со стихом, как некий ритмический маятник с жизнью часового механизма.

Начал:

«Дождик мокрыми метлами чистит...»

Кто-то хихикнул в конце зала.

«Ивняковый помет на лугах...»

Перефыркнулось от стены к стене и вновь хихикнуло в глубине.

«Плюйся, ветер, охапками листьев...»

Как серебряные пятачки, пересыпались смешки по первым рядам и тяжелыми целковыми упали в последних. Кто-то свистнул...

Весь этот ящик, набитый синими воротниками и золотыми пуговицами, орал, вопил, свистел и громыхал ногами об пол.

Есенин по-детски улыбнулся. Недоумевающе обвел вокруг распахнутыми веками. Несколько секунд постоял молча и, переступив с ноги на ногу, стал отходить за рояль.

Я впервые видел Есенина растерявшимся на эстраде. Видимо, уж очень неожидан был для него такой прием у студентов.

У нас были боевые крещения. На свист Политехнического зала он вкладывал два пальца в рот и отвечал таким пронзительным свистом, от которого смолкала тысячеголовая, беснующаяся орава. Есенин обернул ко мне белое лицо:

– Толя, что это?

– Ничего, Сережа. Студенты.

А когда вышли на Бронную, к нам подбежала девушка. По ее пухленьким щечкам и по розовенькой вздернутой пуговичке, что сидела чуть ниже бровей, текли в три ручья слезы. Красные губошлепочки всхлипывали.

– Я там была... я... я... видела... товарищ Есенин... товарищ Мариенгоф... вы... вы... вы...

Девушке казалось, что прямо с Бронной мы отправимся к Москве-реке искать удобную прорубь. Есенин взял ее за руки:

– Хорошая, расчудесная девушка, мы идем в кафе... слышите, в кафе... Тверская, восемнадцать... пить кофе и кушать эклеры.

– Правда?

– Правда.

– Честное слово?

– Честное слово...

Эту девушку я увидел на литературной панихиде по Сергею Есенину. Встретившись с ней глазами, припомнил трогательное наше знакомство и рассказал о нем чужому, холодному залу.

Знаешь ли ты, расчудесная девушка, что Есенин ласково прозвал тебя „мордоворотиком“, что любили мы тебя и помнили во все годы?»

Сергей Есенин

Письмо к женщине

Вы помните,Вы все, конечно, помните,Как я стоял,Приблизившись к стене;Взволнованно ходили вы по комнатеИ что-то резкоеВ лицо бросали мне.

Вы говорили:Нам пора расстаться,Что вас измучилаМоя шальная жизнь,Что вам пора за дело приниматься,А мой удел —Катиться дальше, вниз.

Любимая!Меня вы не любили.Не знали вы, что в сонмище людскомЯ был, как лошадь, загнанная в мыле,Пришпоренная смелым ездоком.Не знали вы,Что я в сплошном дыму,В развороченном бурей бытеС того и мучаюсь, что не пойму —Куда несет нас рок событий.

Лицом к лицуЛица не увидать.Большое видится на расстоянье.Когда кипит морская гладь —Корабль в плачевном состоянье.

Земля – корабль!Но кто-то вдругЗа новой жизнью, новой славойВ прямую гущу бурь и вьюгЕе направил величаво.

Ну кто ж из нас на палубе большойНе падал, не блевал и не ругался?Их мало, с опытной душой,Кто крепким в качке оставался.

Тогда и я,Под дикий шум,Но зрело знающий работу,Спустился в корабельный трюм,Чтоб не смотреть людскую рвоту.

Тот трюм был —Русским кабаком.И я склонился над стаканом,Чтоб, не страдая ни о ком,Себя сгубитьВ угаре пьяном.

Любимая!Я мучил вас,У вас была тоскаВ глазах усталых —Что я пред вами напоказСебя растрачивал в скандалах.

Но вы не знали,Что в сплошном дыму,В разворочённом бурей бытеС того и мучаюсь,Что не пойму,Куда несет нас рок событий...

Теперь года прошли.Я в возрасте ином.И чувствую и мыслю по-иному.И говорю за праздничным вином:Хвала и слава рулевому!

Сегодня яВ ударе нежных чувств.Я вспомнил вашу грустную усталость.И вот теперьЯ сообщить вам мчусь,Каков я былИ что со мною сталось!

Любимая!Сказать приятно мне:Я избежал паденья с кручи.Теперь в Советской сторонеЯ самый яростный попутчик.

Я стал не тем,Кем был тогда.Не мучил бы я вас,Как это было раньше.За знамя вольностиИ светлого трудаГотов идти хоть до Ламанша.

Простите мне...Я знаю: вы не та —Живете выС серьезным, умным мужем,Что не нужна вам наша маета,И сам я вамНи капельки не нужен.

Живите так,Как вас ведет звезда,Под кущей обновленной сени.С приветствием,Вас помнящий всегдаЗнакомый вашСергей Есенин

Я помню

Я помню, любимая, помнюСиянье твоих волос,Нерадостно и нелегко мнеПокинуть тебя привелось.

Я помню осенние ночи,Березовый шорох теней,Пусть дни тогда были короче,Луна нам светила длинней.

Я помню, ты мне говорила:«Пройдут голубые года,И ты позабудешь, мой милый,С другою меня навсегда».

Сегодня цветущая липаНапомнила чувствам опять,Как нежно тогда я сыпалЦветы на кудрявую прядь.

И сердце, остыть не готовясьИ грустно другую любя,Как будто любимую повесть,С другой вспоминает тебя.

Айседора Дункан

Из книги «Моя исповедь»

«Я взяла его за руку и медленно повела вверх по лестнице, в дом. Он шел, как во сне, и смотрел на меня глазами, сиявшими молитвенным светом. Взглянув на него в ответ, мне показалось, что я отделяюсь от земли и, вместе с ним, иду по райским дорожкам, залитым ярким светом. Я еще никогда не испытывала такого острого любовного экстаза. Все мое существо преобразилось и словно наполнилось светом. Я не могу сказать, как долго продолжался этот взгляд, но после него я почувствовала слабость и головокружение. Я перестала что-либо сознавать и, охваченная невыразимым счастием, упала в его объятия. Когда я пришла в себя, его поразительные глаза все еще глядели в мои, а губы тихо шептали: