Читать книгу "А еще я танцую - Жан-Клод Мурлева"

Пункт третий: можешь за меня не беспокоиться; нанесенная тобой рана саднит, но я сумею исцелиться. (Как видишь, я смею предположить, что ты способен обо мне беспокоиться.)

Пункт последний: Жози следовало знать, что я совсем не в твоем вкусе. Придется мне с ней поговорить и, наконец, поставить в этой безумной истории последнюю точку.

Последняя точка.

Лисбет

27 апреля 2013

От кого: Пьер-Мари

Кому: Глория

Милая Глория!

Я получил подтверждение того, что мое письмо дошло до тебя еще две недели назад, но ты мне так и не ответила.

Я звонил твоему брату Матео, и он сказал, что ты сейчас репетируешь перед ответственным кастингом. Я даже испугался, что влез со своим письмом в самый неудачный момент. Если это действительно так, прости меня, пожалуйста. Как принято говорить в таких случаях: откуда мне было знать?

Просто напиши, как у тебя дела. Я пойму, что тебе сейчас не до меня и что ты не можешь позволить себе тратить душевные силы на обсуждение этой болезненной темы, и наберусь терпения.

Сегодня я все-таки вскрыл пакет. Теперь я знаю.

Я сделал это ночью. Лил сильный дождь, и часа в три ко мне в спальню заявился кот. Вспрыгнул на кровать, начал крутиться, устраиваясь поудобнее, и разбудил меня. Я его погладил, а потом встал, надел халат и пошел к себе в кабинет. Я понял: хватит рассуждать, пора действовать. Взял с нижней полки книжного шкафа большой коричневый конверт, провалявшийся там два месяца, и вскрыл его.

Внутри лежала синяя папка, а в ней — две пачки длинных белых конвертов размером 22×11 см. Все надписаны Вериным почерком — ее прекрасным, легким и изящным почерком, тем же самым, каким она почти каждый день писала мне записки, раскладывая их по всему дому: «хлеб я куплю»; «вытащи белье из стиральной машины и повесь сушиться»; «груши не есть, они на завтрашний крамбл». На всех конвертах — одинаковые стандартные марки; на всех — один и тот же адрес до востребования в Марселе и одна и та же фамилия — Венсан Пеллетье. Все конверты надорваны, и все письма прочитаны.

Я рассортировал их в хронологическом порядке, руководствуясь почтовыми штампами — как правило, это были штампы почтового отделения в Дьёлефи. Первое письмо датировано четвергом 4 сентября 2008 года, последнее — средой 20 октября 2010 года, то есть за восемь дней до Вериного исчезновения. Я разложил письма в четыре кучки по десять штук, и у меня осталось еще семь конвертов. Итак, за два с небольшим года было написано 47 писем, то есть примерно по два письма в месяц.

Я разбирал их внимательно и методично — наверное, так отец проводил бы в морге опознание изуродованного тела своего ребенка: да, это его часы; да, это его брекеты. Не исключено, что я подвывал, — не знаю, не запомнил.

Я вслепую выудил одно письмо. Пальцы у меня дрожали так, словно я собирался стрясти буквы с бумаги, но я понимал, что должен идти до конца. В конверте обнаружилось четыре листка, заполненные убористым почерком. Письмо начиналось словом: «Любимый». Внизу страницы мой взгляд зацепился за мое собственное имя, и я прочитал: «Пьер-Мари — настоящий ангел, но».

Кроме этих шести слов я не стал читать ничего. Мне не хватило бы сил. Я вернул письмо в конверт. Затем отнес все письма в гостиную и бросил в камин вместе с большим коричневым конвертом, развел огонь и смотрел, как они горели, пока от них не осталось ничего, кроме горстки пепла.

Вот так, моя дорогая Глория.

Теперь я знаю почти столько же, сколько ты. Тебе больше нет надобности скрытничать — ты уже не сможешь предать свою мать. Представляю, какую тяжесть ты носила на сердце в последние два года, и восхищаюсь твоей силой. Решай сама, что мне рассказывать, а что нет. Если тебе известно что-то, что ранит меня еще больнее, пожалуйста, придержи это при себе — мне кажется, что хоть это я заслужил.

Может, нам удастся снова поговорить, как раньше. Мне не хочется тебя терять.

Обнимаю.

Пьер-Мари

P. S. Все-таки задам один вопрос. То, что Вера меня бросила, было ужасно, но это я хоть понимаю. Я не понимаю другого: как она могла бросить вас, тебя и твоих братьев. Или она вас не бросала?

28 апреля 2013

От кого: Глория

Кому: Пьер-Мари

Пьер-Мари!

Помнишь мою преподавательницу современного танца из Лионской консерватории, Салиму? Я про нее рассказывала, когда приезжала домой на каникулы. У нее была своя методика обучения, которую я обожала. Например, она всегда начинала урок с какой-нибудь пословицы, которую произносила сначала по-арабски, а потом по-французски. Одну из этих пословиц я запомнила на всю жизнь: «То, что ты закопал в своем саду, выйдет наружу в саду твоего сына». В тот день, когда я это услышала, я проплакала весь урок. Так и танцевала, вся в слезах. Салима видела, в каком я состоянии, но ничего не сказала.

Она не приставала ко мне с вопросами. Прощаясь, просто сжала мне плечо, и все.

Почему я об этом говорю?

Потому, что я — тот сад, в котором мама кое-что закопала.

По странному совпадению ты второй раз написал мне 27-го, а я отвечаю тебе 28-го: что-то вроде знаменательной даты, ведь сегодня ровно два с половиной года, как мама исчезла. Я всегда верила в приметы — не зря во мне течет итальянская кровь. Как ты думаешь, и правда настал решающий день?

Предупреждаю тебя заранее: правда еще печальнее и горше, чем ты думаешь. Ты уверен, что хочешь ее знать? Если бы хотел, на самом деле хотел, то прочел бы письма, а не сжег их. Я права?

Но главное — это то, что ты просишь невозможного, Пьер-Мари. Я не могу рассортировать информацию. Если я начну рассказывать что-то одно, то вынуждена буду рассказать и остальное. Это не делится. Пинцет и перчатки тут не годятся. Это будет что-то вроде прорвавшейся плотины.

Вот я и спрашиваю: может быть, с тебя хватит того, что ты уже узнал?

Как бы то ни было, Матео тебя не обманул: я сейчас вовсю репетирую — мне удалось получить небольшую роль в мюзикле. (Это «Слава», и я страшно довольна.) Но у меня есть пара дней свободных — основная работа начнется в пятницу, так что ты подумай и дай мне знать.

Глория

29 апреля 2013

От кого: Пьер-Мари

Кому: Глория