Читать книгу "Просветленные не берут кредитов - Олег Гор"

— Это такая разновидность пытки — сообщить узнику о скорой, неизбежной казни, — сказал брат Пон, наверняка видевший мои терзания. — Оставь это, не иди у них на поводу.

Легко сказать!

А если и вправду завтра нас убьют? Возьмут и расстреляют, трупы зароют…

Это не наивные дикари из племени уа, это настоящие кровожадные подонки!

— Думай о Пустоте, — посоветовал монах. — О тех чудесах, что в ней содержатся. Помни, что Пустота в том числе и плод уничтожения в сознании ложных доктрин, к которым ты не должен быть более привязан… Никто не в силах убить твой поток восприятия, осознания… А что до личности, так ведь ее никогда и не было на самом деле.

Я хмыкнул и пожал плечами.

— А вообще, кто знает, что ждет тебя дальше? — на брата Пона, похоже, напал один из редких приступов болтливости. — Может быть, ты очутишься в объятиях нирваны?

Я поднял руку, показывая, что хочу задать вопрос, и монах кивнул.

— А что такое нирвана? — поинтересовался я. — К чему мы вообще стремимся?

— Это истинная реальность, — сказал монах. — Только описать ее невозможно. Причина такой ситуации банальна — нирвана лишена свойств. Любой разговор о ней не имеет смысла. Попытка описать ее лишь приведет к тому, что в голове у тебя возникнет ложный образ. Да и вообще беседы о подобных вещах имеют результатом лишь то, что ведущий их человек проникается осознанием собственной значимости, представлением о том, что он духовен и развит. Но ведь от обсасывания таких слов, как «просветление», «свобода» или «нирвана», ближе к ним не станешь.

Последняя фраза брата Пона породила во мне глубокое беспокойство и одновременно разочарование.

Завтра превратилось в сегодня несколько быстрее, чем мне хотелось.

Я ухитрился несколько часов поспать, а проснулся с подведенным от страха животом. Попытался успокоиться, но ничего не добился, разве что впал в состояние глухой прострации.

Еще немного… и все. Нет, не может быть!

Но едва я убедил себя, что за нами не придут, как люк открылся и внутрь заглянул тип со шрамами и большим пистолетом.

— Выходите! — скомандовал он, кровожадно улыбаясь. — Время с вами кончать!

Брат Пон заулыбался так, словно его пригласили не на казнь, а к праздничному столу. Я же поднялся с трудом, руки и ноги отказались слушаться, и не сразу вспомнил, что должен изображать дурачка.

Хотя какой в этом смысл? Не помогло же…

Но я привычным уже образом согнулся и полез по лестнице так, словно правая рука у меня действовала хуже левой.

— Будете умирать, — доверительно сообщил шрамолицый, после чего нам завязали глаза.

Я ковылял, спотыкаясь едва не на каждом шагу, но что странно, меня за это не били. Кричали, да, но без особой злости, и прикладом в спину и бока, как раньше, не стучали. Сколько минут мне осталось до смерти? Пять? Десять?

Затем под ногами, к моему удивлению, оказались заскрипевшие деревянные ступеньки. Скрежетнули ржавые дверные петли, и я ощутил запах специй, жареного мяса, горячего риса.

В желудке, где несколько дней не было ничего, голодно квакнуло.

Повязку с глаз содрали одним рывком, и я заморгал, привыкая к яркому освещению. Мы очутились в просторной комнате, в центре которой за застеленным скатертью и уставленным посудой возвышением сидели ярко одетые люди, мужчины в халатах и женщины в чем-то вроде кимоно.

Среди прочих выделялся толстяк в облачении, на котором золотые и серебряные драконы гонялись друг за другом среди багровых и черных облаков. Его спину поддерживала настоящая гора подушек, темные глаза с круглого лица смотрели властно и проницательно.

Брат Пон отвесил поклон, я с небольшой задержкой повторил его движение.

Куда нас привели? Что это за люди?

— Ты ли это, неправильный монах? — спросил толстяк на неплохом английском. — Снова явился, когда не ждали?

— Я и есть, — ответил брат Пон. — Смиренный служитель просветления.

— Когда-нибудь ты доиграешься, — продолжил толстяк, вертевший в руке изящную фарфоровую чашечку. — Меня не окажется рядом, и один из десятников прикажет застрелить тебя как соглядатая.

Монах развел руками:

— Значит, такова воля Будды.

— Воля Будды, как же, — проворчал толстяк, нахмурился, но тут же рассмеялся. — Может быть, пора и в самом деле покончить с тобой? Избавиться от этой занозы в заду?

«Нет! Нет! Нет! Не надо этого делать!» — захотелось воскликнуть мне.

Но я лишь приоткрыл рот еще шире и принялся ковырять в ухе, стараясь делать это как можно более шумно.

— Хотя нет, кто я таков, чтобы взваливать себе на плечи столь тяжелую карму? — толстяк погрозил нам похожим на сосиску пальцем. — Но и отпустить тебя просто так… Нельзя.

— Я могу проповедовать для вас, — предложил брат Пон. — Тела свои вы ублажили. Теперь неплохо бы подумать и о вечном.

— Хорошо, годится, — проговорил толстяк после паузы. — Пусть будет по-твоему. Если мне понравится, то я отпущу и тебя, и твоего послушника-дурачка, если же нет, то ты вернешься в подвал, чтобы придумать что-нибудь поинтереснее.

— В подвале неплохо… — монах изобразил задумчивость. — Тихо, спокойно, темно. Хотя ладно… сегодня я буду говорить для вас о том, что есть Будда и какова его природа…

Не дожидаясь разрешения, прямо так, с пальцем в ухе я опустился на пол и уставился на брата Пона снизу вверх.

Дураку позволено то, чего никогда не простят умному, а ноги меня не держали.

Бусины на четках

Человек, относящийся к себе абсолютно серьезно, без юмора, важный и чопорный, на удивление часто выглядит клоуном.

Да, понятно, что мы можем заниматься капитальными делами, не терпящими шуток, но это не значит, что маску значительности нужно таскать на себе постоянно. Проблема в том, что она быстро прирастает, становится неосознанной и превращается в тяжелую ношу.

Серьезно можно относиться к каким-то задачам, обязанностям, ситуациям, но вовсе не к собственной личности, к эго, к тому иллюзорному скоплению разнохарактерных черт, которое мы называем собой.

Ну а уж дурачиться, выставлять себя идиотом, смеяться над собой время от времени просто необходимо.

* * *

«Движение против потока» выполняется один раз в сутки, обычно вечером, когда с дневными делами покончено.

Начинается оно с того, что в памяти с максимальной дотошностью восстанавливается последнее событие, сопровождавшие его эмоции, мысли, обстановка, жесты и выражения лиц других людей, если они присутствовали.

После того как удается это сделать, нужно перейти к предпоследнему событию и дальше, дальше — и прожить весь день заново в обратном порядке.