Читать книгу "Искальщик - Маргарита Хемлин"

– Понял, Рувим.

– Ну, поговорили… Я пошел…

Рувим встал и начал поправлять на себе пальто. Он его на плечи накинул, когда садился.

Я решил, что самое время проявить себя.

– Рувим, я ж тебя купил?

От такого заявления Рувим застрял рукой в рукаве – ни туда, ни сюда. Видно, попал в дырявую подкладку. Я мимовольно поставил минус Нинке.

А сказал такое:

– Ты, Рувим, не стыдись. Между родными ж стыда нету. Да?

Рувим уселся, а запутанную руку не выпростал. Пальто другой половиной сложилось на пол. Я хотел помочь, а не помог. Потому что не всегда ж надо помогать.

– Да, Лазарь. Нету.

– И у меня щас стыда к тебе не будет, Рувим.

– Давай уже, Лазарь!

– Рувим, у меня произошло такое, что мне нужен порошок или что там полагается, чтоб баба скинула младенца.

Рувим засмеялся, как смеялся раньше, давно, когда я начинал рассказывать про свои придумки и представления.

– От паршивец! Ты ж не для Розки спрашиваешь! Ясное дело! Она б тебя, дурня, не послала. Нашкодил?

– Нашкодил.

Я признался, потому что такое у меня правило. Для человека важно уяснить, с какого секрета правильно будет сделать тайну, а какой пустить в жизнь. Правильная тайна человеку всегда отслужит. Это подтверждается всем опытом мира.

Чтоб не рассказывать лишнее – Рувим мне крепко обещал подходящее средство.

На прощание мы, как говорится, руки не жали. Я б пожал, конечно. А нет, так и пускай.

А дальше насущные события заслонили собой все.

21 января 1924 года не стало Владимира Ильича Ленина. Он ушел, хоть такому вождю подобало б жить вечно. Причем Владимир Ильич оставил нас на произвол классовой борьбы, которая, между прочим, не утихала и при нэпе. Имелись и другие нерешенные еще вопросы.

Мы с товарищами узнали страшную новость на следующий день часа в четыре. Конечно, после митинга в цеху, уже в разгар темноты, я кинулся к Розке. Бежал к ней на квартиру, хоть она такое не приветствовала без приглашения. Но мне сильно хотелось узнать от нее новости вплоть до сообщений из столицы. И вообще. Розка ж по роду своей деятельности была причастна к многому.

Я позвонил в звонок. Скоро отозвались шаги Розки.

Она не спросила, кто, открыла – заплаканная, зашморканная. И гадать не надо – сильно переживает.

С порога, не раздевшись, обнял ее за родные плечи.

– Розалия Семеновна, надо держаться! Нам же еще предстоит…

Я стремился обнадежить подругу в трудную минуту.

А она на мое стремление ответила, как хабалка:

– Ой, Лазарь, руки свои убери… Еще лизаться начнешь… Тьфу…

Будем откровенны, Розка перебила мое настроение. Я ж ничем не заслужил. Тем более – “тьфу”.

Моя рука размахнулась. И опустилась она на Розку, на ее розовую круглую щеку с родинкой посередине. Я на эту родинку смотрел бессчетно… Боялся тронуть…

Ля́пас получился, какой и не планировался.

Конечно, Розка была приучена к другому. Но сколько ж можно… И в такой день…

А Розка еще не закрытую дверь открыла на всю широту и говорит по складам:

– По-шел! Под за-бор! Ну! Цу-цик!

Стоит Розка. Одна рука держит дверь, а другая – щеку. Это – чтоб я не забыл, что сделал. А я и не забыл. И опять – с размаху! И опять! Не по щеке с родинкой – шляпкой гвоздичной, а по шее, по грудям…

Что греха таить. Такой у меня получился нахлын…

Розка не упала и не закричала. А закрыла дверь, причем тихо. Ровно пошла в комнату. Села там на стул. И вроде ждет, пока я зайду.

Я и зашел.

Розка сидела прямо, говорила и смотрела не на меня, а на писателя Толстого, в его бороду.

Я пожалел, что раньше не рассказал Розке про похожесть этой самой бороды на бороду моего деда. Может, тогда б она не смотрела туда, постеснялась. А смотрела бы Розка, наоборот, на меня. И я б своими глазами честно отвечал ей на все. Отвечал именно глазами, потому что кто ж осмелится Розке в такую минуту отвечать словами…

А Розка говорила и говорила. И ее голос возвышался до самого высоченного потолка.

Получалось так, что Розка моему деду объясняла следующее.

Розке как матери никто не нужен, тем более я – голота и вшивота малолетняя, переросток без разума и мозгов, причем еще и без стыда и совести, а только с одним этим самым.

Розка не как те, которые, а на своих ногах держится крепко и будет строить свою жизнь дальше.

Я уже совсем скоро приползу к Розке на своих дырявых коленях просить и умолять принять обратно, но туда, куда буду проситься, дорога закроется навсегда. Потому что ж есть еще настоящие люди, мужчины, которые готовы дать Розке все, что она попросит, и еще с верхом.

Если же хоть кто или хоть какой-нибудь Розке начнет поперечить, так она на подобного дурня найдет управу вплоть до закона.

Тут у меня аж глаза заболели от невысказанного мной Розке. Край захотелось словами спросить про то, кто ж это Розке в моем лице когда перечил? Причем сегодняшнее – не в счет. Потому что не всякий день выдается человеку подобное волнение.

А не спросил я Розку. Как ее спросишь? У Розки глаза горят, брови играют, руки туда-сюда прыгают, пуговички перламутровые рубашечные на грудях разошлись, сейчас все наружу покажут.

Не Розка. Страх! Страх!

Я ей говорю:

– Розалия Семеновна, вы успокойтесь! Я ж ничего!..

Она как на горячей печке, голосом берет:

– Ой, не могу! Ой, он же ж ничего! Руки на меня распускать – это ему ничего! Сиди уже и молчи! Ты у меня не для того, чтоб чего! У тебя в твоей голове одни придумки! Ты ж только придумки и понимаешь!

На этом я не усидел. Вскочил, руки к Розке тяну, а язык закляк.

А Розка без передыху:

– Как вы мне все уже упеклись! Я на вас на всех свою жизнь потратила! А вы мне на шею сели и свои ноги поганые свесили! И давите меня, и давите! Да сколько ж можно! Сколько ж можно! Ой!

А потом как закричит:

– Ой-ой-о-о-ой! – Уже совсем на другой голос – с самого своего бабского нутра.

Вскочила, юбку задирает, смотрит под живот. А там же не сильно рассмотришь в таком положении, тем более самостоятельно.

Опрокинулась на кровать, ноги расставила:

– Шо там? Иди смотри! О-о-ой!

Скажу так. Ничего там хорошего совсем не было. А была кровь и непонятное. Вроде начинки для кровянки.

Я так честно про увиденное и сказал.