Читать книгу "Вокруг трона Ивана Грозного - Геннадий Ананьев"

Когда он начал проповедь, все честные патриоты, болеющие душой о благе России, а не о своей мамоне, воспряли духом, кромешники же заскрежетали зубами от злобы, пока бессильной.

Новый митрополит хотя ни разу не назвал имя Ивана Васильевича, но было понятно — именно для него проникновенные слова митрополита Филиппа. Он говорил о долге правителей быть отцами подданных, блюсти справедливость, уважать достойных и их заслуги. С особой строгостью зазвучала проповедь, когда Филипп заговорил о вреде державам, если к трону прилепляются, как банные листы, те, кто служит не отечеству, но страстям, кто хулит искренность, возносит достойных хулы.

Более всего, однако же, митрополит Филипп своей речью словно старался предупредить Ивана Грозного, сколь бренно земное величие; говорил вдохновенно о победах невооружённой любви, которые приобретаются государевыми благодеяниями и которые ещё славнее побед ратных. Подобное давно не звучало в этом храме. И в других тоже.

Все, кто находился рядом с Иваном Грозным, внимательно наблюдали за ним, не вспыхнет ли он гневом; но всем казалось, что царь внимает архипастырю с благоговением.

И в самом деле, проповедь невольно перенесла грозного царя в годы юности, когда он под влиянием добрых наставников, особенно Сильвестра и Адашева, вкушал истинную сладость доброго правления и, должно быть, теперь в душе его шевельнулось раскаяние. Такой вывод можно было сделать из того, что к радости всех честных людей царь приласкал митрополита; кромешники с собачьими мордами на луках присмирели и уже не действовали безконтрольно. Казалось, задремало чудище, и наступает благодатная тишина. Какая бывает перед страшной грозой. Воздух спит. Нет даже лёгкого дуновения. Ни лист на дереве, ни травка на земле не шелохнутся. Лишь одно настораживает; замолкли пташки, только что весело и разноголосо щебетавшие.

Тишина эта благодатная будто предупреждала: жди бури.

И в самом деле, проницательные вельможи да и простые московские обыватели вполне понимали, что не станут дремать кромешники, которых Иван Грозный не отдалил от трона. Оттого и притуплялась радость первых дней, рассыпалась надежда, что новый митрополит, подобно Сильвестру, повернёт грозного царя к добру и благости. Лучше попрятаться по своим дворам и замолкнуть, как делают это птички божьи, предчувствуя грозу.

И гроза в конце концов налетела. Со страшной бурей. Предвестником её стали вроде бы не подсудные поступки ряда князей. Дело в том, что Россия и Польша противостояли друг другу не только с оружием в руках, между ними было противостояние, которое мы теперь назвали бы холодным. Каждый правитель старался напакостить другому.

Так за подписью Сигизмунда и гетмана Ходкевича были присланы тайные письма перворядным князьям Бельскому, Мстиславскому, руководителям земщины, Воротынскому и конюшему Фёдорову с приглашением переметнуться на сторону Польши. Им обещалось за это владетельное, а не служебное право, богатство и почёт.

Списки посланий сразу же оказались в руках Тайного дьяка (царь находился в Александровской слободе и Малюта Скуратов с ним), а следом и списки ответов. Во всех — резкий отказ. Злобный. Мягче всех ответил конюший Иван Фёдоров: «Как мог ты вообразить, чтобы я, занося ногу во гроб, вздумал погубить душу свою гнусной изменой? Что мне у тебя делать? Водить полки я не в силах, пиров не люблю, веселить тебя не умею, пляскам вашим не учился. Чем можешь обольстить меня? Я богат и знатен. Угрожаешь мне гневом царя: вижу от него только милость».

Всё вроде бы достойно, только вот одна беда: никто из получивших такие письма не поспешил с ними к царю, дабы показать и их, и свои ответы. Каждый, оставшийся верным присяге, считал лучшим дождаться приезда Ивана Грозного в Кремль, и тогда уж известить о коварстве Сигизмунда. За них это сделал Тайный дьяк. Он самолично привёз государю списки и писем Сигизмунда с Ходкевичем, и ответов на них.

— Твёрдыми оказались князья и конюший, — с долей гордости за них определил поступки князей Тайный дьяк.

— Твёрдыми? Ты даёшь голову на отсечение за такую свою оценку, — спросил с ухмылкой Малюта Скуратов и сразу с подобострастием обратился к Ивану Грозному: — Прости, государь, что я не доложил тебе прежде Тайного дьяка. Я пока не уверен в своей оценке, но у меня есть подозрение, что они в сговоре.

— Но они вот с каким возмущением отказали Сигизмунду, — сказал своё слово Иван Грозный. — Впрочем... Отчего они не поспешили ко мне?

— Вот-вот. Это меня и смутило, — подхватил Малюта Скуратов, который, находясь в Александровской слободе, слыхом не слыхал ни о посланиях, ни об ответах, но ловко играл роль всевидящего и всеслышащего. — Я уже велел своим людям повнимательней приглядеться к получившим приглашение переметнуться в Польшу. Почему именно им эти послания пришли? Дыма без огня не бывает.

— Разберись, Малюта, верный мой советник. Проведи розыск.

Ускакал Малюта Скуратов в Москву, вернувшись через неделю, доложил:

— В заговоре они. Но не в твёрдом единстве. Каждый из них рвётся к трону, соперничая друг с другом. Митрополит Филипп с ними заодно. Они наставили его выступить против опричнины твоей, чтобы обессилить тебя, и тогда легче им станет захватить трон. Как поступить? В пыточную?

— Пока не время. Бельский, Мстиславский и Воротынский мне пока нужны. Глаз только за ними усиль. А с конюшим Фёдоровым я сам объяснюсь.

Понятно. Стало быть, придумано что-то новенькое. Потешное и назидательное.

Со всей свитой поспешил Иван Грозный в Кремль, послав впереди себя гонца с повелением к его приезду собрать весь Двор на Соборной площади, поставив у Красного крыльца трон, специально сработанный и очень похожий на настоящий, тот, что стоял в малой тронной палате. Все придворные в страхе съёжились: что ещё удумал царь Грозный? Кого ждёт кара? Или — милость?

На милость никак не похоже.

Не ошиблись, ожидая худшего. Сам Малюта Скуратов облачил конюшего Фёдорова в царские одежды, сам бережно усадил на стоявший у Красного крыльца трон; Иван Грозный, подойдя к трону, смахнул шапку и — с низким поклоном:

— Здрав будь, великий царь земли Русския! Се принял ты от меня власть, тобою желаемую! — распрямился, гневно сверкнув очами. — Но имея власть сделать тебя царём, я могу и низвергнуть с престола!

Взмахнул Иван Грозный ножом и ударил им Фёдорова, целясь в сердце.

Опричники тут же искромсали старца на куски, выволокли останки за ворота Кремля и бросили их под стеной на съедение бродячим собакам. Затем, во главе с Малютой Скуратовым, они поскакали в дом конюшего Фёдорова и умертвили его жену Марию, старую богомольную христианку, славную своим милосердием.

Следом, как обычно, пошли казни многих так называемых участников заговора: князей Ивана Куракина-Булгакова, Дмитрия Ряполовского, трёх князей Ростовских и Петра Щенятева. Его, как повествует Андрей Курбский, с особой жестокостью жарили на сковороде.

Полностью уничтожили семью казначея Тютина: его самого, его жену, двух сыновей младенцев и двух дочерей, юных красавиц, рассекли на части. Ту казнь свершил Михайло Темгрюкович Черкасский.