Читать книгу "Тигровая шкура, или Пробуждение Грязнова - Фридрих Незнанский"

Закончив рассказ, Грязнов прицелился взглядом в угрюмо набычившегося хозяина кабинета и после затяжного молчания произнес:

— Послушай, Афанасий Гаврилыч, я тоже не первый день замужем и все прекрасно понимаю, но давай-ка посмотрим правде в глаза. Наш дорогой товарищ Шкворень…

— Ты о Сохатом? — с той же угрюмостью в голосе перебил его Мотченко. — Так все это надо проверять и перепроверять. Но дело даже не в этом.

Он замолчал было, отбивая пальцами какой-то перестук, и, словно винясь в чем-то перед гостем, покосился на Грязнова.

— В общем, тут такое дело, Иваныч. Я хотел раз и навсегда положить конец той волне, которую погнал на Шкворня Сохатый, и приказал своим ребятишкам добыть «пальчики» Шкворня. Незаметно для него самого, конечно.

И замолчал, все так же по-собачьи виновато покосившись на Грязнова.

Далее он мог и не рассказывать, однако Грязнов не удержался, спросил:

— И?

— Чего «и»? — нехотя отозвался Мотченко. — Будто сам не догадываешься?

— Шкворень?

— Да!

— Выходит, тот след на внутренней планке «Вальтера» его, Макарыча?

— Да.

— И выходит… выходит, что он, наш многоуважаемый товарищ Шкворень, стрелял в Шаманина с Кричевским?

— А вот в этом, дорогой товарищ Грязнов, я очень сильно сомневаюсь, — с непонятной злостью вскинулся Мотченко.

— Что так? — удивился Грязнов.

— А то, что не вижу даже мало-мальского мотива, чтобы пойти на такое убийство.

— А икра? — напомнил Грязнов.

Мотченко отрицательно качнул головой:

— Исключено.

— Почему?

— Да потому, что ты сейчас в Стожарах, а не в каком-нибудь сраном Вашингтоне или там в Чикаго, где все подчинено закону! И это дело в нашей прокуратуре сразу же спустили бы на тормозах, даже не успев открыть его.

«Лихо! — невольно хмыкнул Грязнов. — Стожары, а не какой-нибудь там сраный Чикаго, где все подчинено закону… Лихо!»

— И все-таки? — тормошил он майора, продолжая гнуть свою линию.

— Ну, а если все-таки, — устало, словно из него откачали весь воздух, отозвался Мотченко, — то если бы кто-то и раскрутил это дело, то все концы сошлись бы на Сохатом, который, в свою очередь, будучи довольно умным мужиком и подсчитав все минусы и плюсы, взял бы промышленный отлов лосося и засолку икры на себя. Спрашиваешь, почему? Да потому, что в этом случае на свободе оставался бы хозяин, причем довольно богатый и влиятельный хозяин, который как бы становился прямым должником Сохатого. И поверь мне, стожаровскому менту, что подобного случая Сохатый не упустил бы. Вот оно и выходило, что не было смысла Макарычу делать засаду в кедровнике. Не было!

— Что ж, логично, — вроде бы согласился Грязнов. — Все логично. Но при всем этом в Шаманина и Кричевского все-таки стреляли. Причем мало того, Шаманина добили контрольным выстрелом в голову, и тот, видимо, совершенно случайный «пальчик» на внутренней стороне планки принадлежит не Сохатому и не Кургузому, а именно ему — господину Шкворню! И от этого ни-ку-да нам с тобой не уйти.

Все это прекрасно понимал и Мотченко, вынужденный в то же время раскрыть Грязнову глаза на действительность, и оттого сказал без особого энтузиазма в голосе:

— Ты считаешь, что надо задержать и допросить? Я имею в виду Шкворня.

— Упаси бог! — успокоил его Грязнов. — Уверток у него будет более чем предостаточно. Скажем, тот же Сохатый принес ему домой якобы найденный им ствол и попросил помочь разобрать его, чтобы смазать да собрать обратно. А вот что он насторожится, примет какие-то встречные меры, в этом можешь не сомневаться. Чувствую, что этот зверь на что угодно может пойти, вплоть до того, чтобы раз и навсегда убрать ставшего опасным для него Сохатого.

— Что же выходит, ждать и догонять? — противореча самому себе, произнес Мотченко.

Грязнов неопределенно пожал плечами.

— Ну, положим, не ждать и догонять, однако и торопиться не стоит. Дров наломать можно. Но единственное, что тебе сейчас необходимо сделать, так это перевести Сохатого в одиночку и приставить к нему людей, которым ты мог бы полностью доверять. Как ты сам сказал, чтобы исключить возможность «сердечной недостаточности», что сейчас весьма модно в тех же СИЗО и тюрьмах. Это — раз. И второе…

Он задумался и, как бы рассуждая сам с собой, посоветовал:

— Что бы я еще сделал сейчас на твоем месте, так это еще разок допросил бы Кургузова.

— Относительно его последнего разговора с Шаманиным? — догадался Мотченко.

— Считай, что угадал.

Глава 17

— В кабинет ввели окончательно сломленного мужика, который даже при наиближайшем рассмотрении мало напоминал прежнего Семена Кургузова. Некогда размашистые, а теперь совершенно опущенные плечи, типично старческая сутулость, осунувшееся, посеревшее лицо с синюшными кругами под глазами, но главное — сами глаза: затравленные и блекло-бесцветные, словно этому человеку только что объявили смертный приговор.

Впрочем, ничего удивительного в этом не было, уже, видимо, не надеясь, что истина восторжествует, и следствие выйдет на след истинного убийцы Шаманина, он готовился к самому худшему для себя варианту.

И это его состояние не могло оставить Мотченко безучастным. Он вдруг подумал о том, что Кургузое, как это ни прискорбно для него, для майора Мотченко, действительно был не далек от того, к чему сейчас готовился, уже не веря более честному, но главное, непредвзятому расследованию того преступления, и от этого у Мотченко окончательно испортилось и без того препаскудное настроение.

Если Семен Кургузов не верил в силу правосудия, значит, в нее уже не верили и его земляки, соседи того же Кургузова и его соседи, от которых не скроешь правды.

Сразу же решив не темнить и не вилять перед Семеном, Мотченко кивком отпустил милиционера, и когда тот вышел за порог, прикрыв за собой дверь, показал Кургузову на стул с мягкой спинкой.

Затравленно озираясь и, видимо, не ожидая для себя ничего хорошего, Кургузов осторожно опустился на краешек стула, и на его шее дернулся костистый кадык.

На мужика было больно смотреть, и Мотченко, словно он был виноват в том, что над этим дебильным алкоголиком зависла сто пятая статья, в былые времена называвшаяся «расстрельной», невольно отвел глаза.

— Кури.

Вновь сглотнув своим костистым кадыком, Семен осторожно потянулся за сигаретой, однако видно было, что сейчас ему не до курева, и сигарету он принимает только потому, чтобы не обидеть «Гаврилыча», о котором в Стожарах шла в общем — то добрая молва. «Правильный мент. Да и подлянки еще никому не делал».

Мотченко дождался, когда Кургузый сделает первую затяжку, и негромко спросил, бросив на Семена пронзительный взгляд: