Читать книгу "Обитель милосердия (сборник) - Семён Данилюк"

— Вообще-то за этим и поступили, — не удержался кто-то в задних рядах.

И тем полковника Дюкина сильно огорчил.

— Эва, как гниль глубоко проникла. Оно, конечно, на лёгких хлебах удобней, чем Родине пользу приносить.

Он тяжко вздохнул:

— Ладно, пошли на плац. Плац, он сразу покажет, кто на что годится. Встать! Не так… Сесть…

Неудивительно, что Дюкин быстро сделался ходячим анекдотом. О нем рассказывали самое немыслимое. И отделить правду от вымысла было невозможно. Поскольку любой вымысел о Дюкине выглядел правдоподобным.

Как-то в перерыве очередной всесоюзной научно-практической конференции, в углу фойе, курила представительная группка в штатском.

Один из куривших — дородный кавказец — кинул окурок в урну и не попал. К его неудаче, мимо как раз проходил Дюкин.

— Поднять! — рявкнул он.

Южанин под округлившимися взглядами товарищей насупился. Тем не менее поднял окурок и опустил в урну.

— Почему не в курилке?

— Это вы мню? — поперхнулся тот слюной.

— Тябю, тябю, — насмешливо подтвердил Дюкин. — Откуда такой?

— Вообще-то из Азербайджана, — кавказец икнул, заметно было, что так с ним давно никто не разговаривал.

— Оно и видно. Привык там, в окаянном мусульманстве, к свинству, так и сюда приехал своими соплями поганить священную московскую землю? Вот напишу твоему руководству, чтоб взгрели как следует. Кто по должности?

— Министр внутренних дел, — ответили за ошарашенного азербайджанца.

Дюкин, что с ним случалось редко, несколько смутился.

— Что ж ты? До министра дослужился, а попадать не научился. На стрельбище бы попрактиковался, что ли, — буркнул он, отходя. Оставив последнее слово за собой.

Как раз из конференц-зала вышел начальник академии Бородин.

— Кто это? — шепотом поинтересовался у него замминистра внутренних дел Украины.

— Дюкин. Мой зам по строевой. Прислали сверху на усиление.

И, отвечая на понимающие усмешки, добавил:

— Сам боюсь.

Меж тем подошло время строевого смотра. Как во всякой военизированной структуре, в академии велись соответствующие учёты, составлялись графики дежурств преподавателей, изредка проводились зачётные стрельбы, и дважды в год кафедры и факультеты выстраивались во дворе для прохождения строевых смотров.

Убедившись, что все на месте, расходились. Профессура от строевых смотров, как правило, по умолчанию освобождалась.

Но в этот раз Дюкин самолично проследил, чтоб явка была стопроцентной. Даже врачи были предупреждены, что за внезапные заболевания профессуры ответят как за теракт.

— А если у кого геморрой? — съязвил начальник медсанчасти.

— Конечно, геморрой. Еще б не геморрой? И песок из него давно сыпется. Только если это перед смотром случится, я тебя самого в часть отправлю солдатам клистиры ставить.

Упустить возможность дать сражение врагу на собственной территории Дюкин не собирался. В результате вышли все.

Академические «коробки» застыли перед замом по строевой, сзади которого нахохлился другой заместитель, по науке — полковник Игошев.

Дюкин гоголем прошелся вдоль рядов, натренированным взглядом выхватывая нарушения в одежде. «Застегнуть воротничок!.. Подтянуть ремень!.. Академия! Смир-р-на-а!»

Застывшая «коробка» — миг торжества, минута высшего восторга.

И тут Дюкин краем глаза уловил шелохнувшуюся фигуру. То оказался начальник кафедры уголовной политики полковник Машевич. Грузный, одышливый пожилой человек в мешковатой на нем форме. Толстые линзы очков прикрывали слезящиеся, навыкате глаза. Левая, тронутая варикозом нога слегка приволакивалась при ходьбе. Светило уголовно-правовой науки и редкая умница, Герман Эдуардович Машевич оставался сугубо штатским человеком.

— Эй, вы там! — Дюкин побагровел. — Отставить дергаться при команде смирно.

Каре, дотоле покорно молчаливое, затихло выжидательно.

— Это вы мне? — Машевич растерянно покрутил крупной головой и озадаченно переступил ногами.

— Отставить топтаться! — Дюкин подошел к нарушителю. — Команды «вольно» не было. Вы что, в конце концов, полковник или как?

Дисциплинированный Машевич, прикусив губу, постарался, как умел, застыть на месте. Вот только из-за проклятой ноги его всё время тянуло влево.

— Почему нога согнута? — заметил Дюкин.

— Ревматизм, — тихо, стесняясь, признался Герман Эдуардович.

— Ревматизм у него! — громогласно подивился Дюкин. Он уже определился с объектом главного удара. — Полковников они здесь насобирали! В каком интересно инвалидном доме?.. Отставить разговоры! Никто команду «вольно» не давал.

В рядах в самом деле поднялся глухой ропот. К Дюкину поспешно подошел Игошев.

— Это цвет науки!.. С трудом уговорили из института прокуратуры… — горячо зашептал он.

— В строю он прежде всего офицер! — отбрил Дюкин. Сурово оглядел насупившиеся ряды. — Совсем, гляжу, распустились. Напоминаю, вы здесь не каждый сам, понимаешь, по себе. У меня есть установка сделать из вас полноценное боевое подразделение. И уж будьте покойны, я ее добьюсь… Полковник Машевич, выйти из строя!

Багровый Машевич, опустив голову, шагнул, но его повело на стоящего плечо в плечо заместителя — Цаплина.

— Извини, дружок, — пробормотал Герман Эдуардович. Одёрнув китель, он подошел к Дюкину, сделавшемуся совершенно багровым, — Машевич шагнул с правой, здоровой ноги.

Подойдя в упор, Герман Эдуардович, не зная, что делать дальше, затоптался. Дюкин неприязненно выжидал.

Машевич озадаченно оглянулся на Цаплина.

Округлив губы, тот зашептал едва слышно, отчаянно боясь привлечь к себе внимание:

— Полковник Машевич прибыл по вашему приказанию.

Глуховатый Машевич повернулся правым ухом.

Теперь уже зашелестел весь строй:

— Полковник Машевич прибыл по вашему приказанию!

Герман Эдуардович благодарно закивал.

— Прибыл по вашему приказанию, — сообщил он.

Дюкин скривился.

— Отставить стоять как штатская гусеница! Повторим выход из строя. На место шагом марш!

Машевич, опустив взмокшую лысую голову, вытащил из кармана полотняный носовой платок, снял очки и принялся тщательно протирать стекла.

— Отставить заниматься посторонним! — потребовал Дюкин. — Смотреть на меня бодро!

Машевич неспешно водрузил на место очки, посмотрел. Дюкин поёжился. Неуклюжий недотёпа исчез. Из-под очков его прожигал внимательный, холодно-изучающий взгляд.