Читать книгу "Клан душегубов - Алексей Петрухин"

Ну, что можно делать в музее истории развития «Мосэнерго», скажи? А она – пошла. Да, была у человека тяга к культуре. Программки и входные она хранила, потому что на них были автографы. Светке – от Гафта, Светке – от Евгения Миронова. Светке – от ... написано неразборчиво.

Но потом мир изменился, и вместе с ним изменилась и Светка. Она стала интересоваться магазинами столицы.

А потом, еще позже, опять приехала в Москву, я ее спрашиваю, ну, в какой театр ходила, в какой музей забралась? А она говорит – какой музей, я что, дура? Лучшие музеи у вас – это магазины. Я огорчилась. Не знаю, почему.

Вот так. Не уверена, что рассказала тебе о себе. Но вот такой я человек. Не сердись на «многабукоф», просто, когда человек с лицом Хемингуэя просит рассказать о себе, так многое хочется сказать!

Не сердишься? Ты что вообще сейчас делаешь?

Да, перехвалил ее за краткость. Зато честно. Молодец, Настенька. И мне помогла. Пока дочитал этот поток женского сознания, вроде доползли куда надо. Да, ну и запах тут. Настеньке бы не пришелся по душе. Я бы сказал, запашок навязчивый.

Смешно, но мне нравится читать ее письма. Нет зажима в них, нет позы. Молодец. Не боится показаться глупой. Первый признак ума.

Не сержусь на тебя. А что я делаю? Ну как тебе сказать? Пошли вот с товарищем тоже по музеям. Зашли в один. Музей Зла.

Все, мы пришли. Времени совсем нет. Поэтому делаю так, как редко делаю. Пишу ответ готовым шаблоном. Правда, составил его я сам, а не производитель телефона. Может, это меня извиняет?

Охотник to Настенька

Все будет хорошо.

* * *

Пройдя метров пятьдесят, они заметили, что тоннель начал плавно расширяться, переходя в довольно обширный зал. На его стенах, покрытых какой-то мелкой, белой пудрой, похожей на муку, то тут то там горели тусклые светильники. Воздух в подземелье был плотно пропитан этой странной белой взвесью, так что скоро оба почувствовали во рту ее присутствие, вместе со сладковатым при вкусом.

Здесь были люди. Вернее, странные существа в одежде, давно потерявшей цвет. Передвигались они медленно, как сомнамбулы, и, казалось, не видели ничего перед собой. Они только отдаленно напоминали людей, и все-таки это были люди. Зал был уставлен рядами длинных металлических столов, вдоль которых двигался, скрепя шарнирами, конвейер. Столы завалены горками белого порошка, чьи частицы, видимо, и покрывали стены зала. Подземелье и царящая в нем атмосфера напоминали алхимическую лабораторию Средневековья, сошедшую со старинной гравюры.

– Героин. Это – фасовщики, – наконец мрачно выдавил из себя Вершинин. – Попав сюда, они не выходят отсюда годами, а если и выходят, то только вперед ногами.

– Рабы, – тихо проговорил Суворовцев.

– Да. Здесь они забывают, кем были. Забывают все. Может, они по-своему счастливы? – Вершинин тяжело вздохнул и включил рацию. – Эй, вы, там, наверху! Опер! Опер!

Рация пронзительно присвистнула и начала неразборчиво хрюкать.

– Не пробьешься. Стены толстые, плюс глубоко, – сказал Суворовцев. – Только вот охраны я не вижу. Должен ведь их кто-нибудь охранять?

– За это не переживай, скоро появятся, – пошутил Вершинин и, услышав позади себя какой-то шорох, резко развернулся, вытянув пистолет для стрельбы.

С небольшим опозданием Суворовцев сделал то же самое.

Они стояли, глупо водя в воздухе пистолетами, но позади них никого не было.

Снова послышался шорох, доносившийся откуда-то сбоку из темной, малозаметной ниши.

– Не стреляйте, – услышали они из ниши чей-то робкий сипловатый голос.

Вслед за этим в полосе света возник длинный, чрезвычайной худобы человек. По-детски глупо хлопая из-под треснувших очков глазами, он застыл в нескольких шагах, не решаясь двинуться дальше.

– Не стреляйте! Я. Человек! Липкин Илья... Григорьевич, да, Григорьевич. Собственно, я... Этот... Корреспондент. Собственный корреспондент газеты... Газеты.

Вдруг он замолчал так же неожиданно, как и появился, будто уперся в какую-то невидимую стену, и начал энергично тереть ладонями виски и переносицу. Его поведение, как и речь, были болезненными. Говорил он сбивчиво, делая нелогичные паузы в середине слова, словно кто-то невидимый забавлялся тем, что включал и выключал в нем какие-то кнопки.

– Вы, простите, оттуда? – продолжил, наконец, Липкин, вытянув вверх руку и проткнув пальцем у себя над головой темноту. – Я почему, собственно, спрашиваю. Последние известия оттуда я получил... В общем, очень давно. Очень. Моим товарищам не интересно то, что происходит там. Им вообще уже ничего не интересно.

– Дети подземелья. Как же вы тут живете? – хмуро спросил Вершинин.

– Мы? Хорошо, – удивился Липкин. – Очень хорошо здесь можно жить. Только вот... У вас нет, случайно, петушка?

– Что ты имеешь в виду – «петушка»? – сурово спросил майор.

– Ну, петуха, куриного мужчины, как вам объяснить. Одним словом, пойдемте, я покажу. – Липкин резво развернулся и юркнул в нишу. Суворовцев и Вершинин, переглянувшись, последовали за ним.

Ниша оказалась «спальней» рабов. Суворовцев повел вокруг лучом фонарика. Более жалкого зрелища ему видеть не доводилось. Помещение было заставлено трехъярусными деревянными нарами, устланными худыми тюфяками. То тут то там свешивались лохмотья тряпок и останки некогда бывшей одежды. Воздух густо пропитался человеческим потом и испражнениями.

– А где этот? – растерянно спросил Вершинин, крепко зажав пальцами нос.

– Я тут, – отозвался из темного угла Липкин.

Суворовцев направил фонарик на голос. Бывший собственный корреспондент сидел на полу у стены, из которой выходила толстая труба, видимо теплотрассы, и загадочно улыбался.

– Нет, нет, тут не так уж и плохо. Нас здесь регулярно кормят. Три раза. В неделю. Однажды нам даже давали яйца. Почти все, правда, были плохими, но получился омлет. Но вот несколько из них я положил на эту трубу. Потрогайте, она теплая. Потрогайте, потрогайте. Представляете, из двух вылупились славные желтые комочки. Смотрите! – Липкин откинул тряпицу, свисавшую с кровати, и выдвинул из-под нее небольшую клетушку с двумя довольно крупными курицами. – Правда, чудо? Ах вы мои маленькие!

Со стороны большого зала донесся длинный заунывный гул.

– Слышишь? Что-то гудит? – насторожился Вершинин.

– Это лифт, – спокойно пояснил Липкин. – Ах, если бы у нас был петушок, у нас было бы прибавление.

– Вперед! – сказал Суворовцев и ринулся в зал.

– Сиди здесь, Липкин, – скомандовал Вершинин. – Позаботься о курах. Щас будет жарко, смотри, чтобы не получился гриль.

Лифт располагался у дальней стены. Когда он выбежал в зал, Суворовцев уже занял боевую позицию напротив него. Вершинин схватился за ближайший стол, вытащил его к дверям лифта и приготовился к нападению.