Читать книгу "Губернатор - Александр Проханов"

Трибуна начинала пустеть. Именитые граждане были приглашены в Дом приемов, где предстоял праздничный обед. Плотников уступал дорогу ветерану, опиравшемуся на палку. Слышал, как позванивают его бессчетные медали.

Внезапно с кликами, визгом и клекотом на площадь вынеслась ватага. Яростные, беспощадные, молодые люди вскидывали стиснутые кулаки, плевали в сторону трибуны. Несли перед собой огромное сине-желтое полотнище, размахивали украинскими флагами. Выкрикивали: «Нет войне! Нет войне!», «Слава Украине! Героям слава!», «Губернатора долой! Губернатора в помой!», «Правый сектор придет и порядок наведет!».

Перед ватагой пятился молодой человек с мегафоном, выкрикивал призывы, которым вторила вся гурьба. Плотников узнал в этом неистовом вожаке антифашиста Шамкина, который совсем недавно обращался к нему за помощью, – оградить молодых демократов от нападений русских националистов. Теперь же он был яростным, ненавидящим вождем, возбуждавшим своей ненавистью молодых соратников. «Нам победу, вам гробы! Нам победу, вам гробы!»

Плотников был ошеломлен этим натиском ненависти, бранными криками, плевками. Эта ярость вновь заталкивала его в черный желоб, лишала воли, сулила несчастье.

Вслед за визгами, гримасами, украинскими флагами появились чудища в лохмотьях и рубищах. Горбоносые ведьмы на метлах. Кикиморы в липкой ветоши. Колдуньи и чародейки с распущенными волосами. Они подскакивали, выли, причмокивали, несли на головах красный гроб. На гробу сидела большая жаба. Пробегая мимо Плотникова, колдуньи показывали ему языки, толкали в его сторону кумачовый гроб.

Плотников чувствовал, как растворяется его грудь и на сердце ему прыгает жаба.

Глава 20

Две недели, как Кирилл Плотников вступил в ополчение и защищал Донбасс. Не было боев, артналетов. Была жизнь в казарме, жесткая постель, грубая пища. Ополченцы дали ему прозвище Плот, и он привыкал к матерным шуточкам, суровым покрикиваниям, ночным тревогам. Их всех вдруг поднимали и отправляли в ночную степь на поимку неведомых диверсантов, которых так никто и не видел. Кирилл терпел неудобства, учился слушать команды. Несколько раз звонил по телефону матери, винясь перед ней, чувствуя, что его благополучная жизнь, та, что готовил ему отец, прервала свое безоблачное восхождение и устремилась в непредсказуемое, грозное будущее. Оно готовило ему встречу с чем-то непознанным и влекущим.

На вторую неделю службы его подразделение отправили на охрану моста. Через реку вела железнодорожная ветка, которую стремился перерезать противник.

Мост был склепан из ромбов и треугольников, прозрачный и легкий, висел над рекой, отражаясь размытым серебром. Мост напоминал Кириллу загадочный музыкальный инструмент. Когда по нему проходил редкий состав, мост сначала вздыхал, как орган, потом барабанно ухал и на прощание, вслед уходящему составу, издавал рыдающий звук.

Ополченцы по обе стороны реки отрыли траншеи, выложили защитные стенки из мешков с землей, соорудив пулеметные амбразуры.

Общались через реку друг с другом по рации. Сходились вместе, обедая у костра. Вновь расходились, отдыхая в блиндажах. Кирилл, стоя на посту под звездами, смотрел, как переливаются светила в ромбах моста, который, как бредень, процеживал небо, вылавливая из него мерцающих рыб.

Дни стояли солнечные, прохладные. Река была синей, холодной. На крутых берегах желтела трава. К берегу была причалена лодка, в которую тихо ударяло течение, и по воде уплывали разводы. Пахло рекой, шпалами и тончайшими железными ароматами, которые источал мост.

Кирилл сидел в кругу ополченцев и чистил картошку. Приближалось время обеда. На усыпанной пеплом земле, где обычно разводили костер, уже были сложены дрова. Кириллу, как младшему, вменялось чистить картошку, разводить огонь, приносить из реки воду в старом помятом ведре. Но вешать котелок над огнем, засыпать в кипяток картошку, кидать ложку соли, вскрывать штык-ножом банку с тушенкой и вываливать в булькающую воду розоватое мясо с прожилками жира, – все это поручалось кому-нибудь другому, из бывалых, не доверяя городскому юнцу сотворение похлебки.

Кирилл бережно снимал с клубня землистую кожицу, обнажал белую картофелину, стараясь не срезать лишнее. Ему доставлял удовольствие этот нехитрый труд, который прежде был ему неведом. Еще недавно он слушал профессоров Оксфорда, читавших ему международное право, теорию управления, экономику крупнейших мировых корпораций. Сидевшая рядом хрупкая студентка Лора из Южной Каролины нет-нет да и улыбалась ему милым розовым ртом. Теперь же он чистил картошку на берегу безвестной реки у стального моста, в амбразуре среди мешков поблескивал пулемет, на бруствере окопа лежала труба гранатомета. И эти немолодые, усталые люди приняли его в свое братство, наградили доверием, поручили чистить картошку.

– А я тебе скажу, пустая ты голова. Если есть для тебя Бог, то и ты для него есть. А нет для тебя Бога, и тебя для него нет. И он тебя не защитит, не заслонит, когда тебя рвать на куски будут. Так и помрешь без Бога. – Ополченец Лука, с длинным желтоватым лицом, большими, как у лошади, зубами, наставлял другого, по прозвищу Чиж. Рыжий, вихрастый, с маленьким острым носиком, он и впрямь напоминал птицу. Крутил головой, вращал круглыми глазами, словно порывался взлететь.

– И так помру, и сяк помру, – отвергал он нравоучения Луки. – Там Бога нет, – указывал он пальцем в небо, – а здесь зато есть. Ты для меня Бог, и Лом для меня Бог, и Леший Бог. Если укры меня ранят, вы меня на себе потащите. Если я к вам голодный приду, накормите. Вы мои боги.

– Какой же ты, Чиж, человек поперечный. Ты слушай, чего умные люди говорят, и наматывай. У нас в селе посреди улицы крест стоял, большущий, из лиственницы, еще старики поставили. Были большие пожары, из леса хвосты огня по небу летели и падали на избы. Село загорелось, один дом за одним. Страсть. Огонь шел с гулом, не подойти, все сметал. Дошел до креста и встал. Стих. По одну сторону креста головешки дымятся, по другую цельные дома стоят. Их святой крест отстоял.

– Совпадение, – упорствовал Чиж, – Мало ли чего не бывает.

– Ты маловер, маловером умрешь. Слушай дальше. За Луганском казачки блокпост держали. Все, как положено, зарылись, ежи поставили, блоки бетонные навалили. Украм не сунуться. Ночь, на посту один казачок стоял, который обет дал: если с войны вернется, уйдет в монахи. Вдруг видит, засветилось, как облако. Он автомат взвел. А облако подошло, и из него Богородица вышла. Говорит: «Буди своих, и уходите. А то через полчаса поздно будет!» Казак своих разбудил и увел в овраг. Только ушли, укры из «градов» по блокпосту вдарили. Раз, другой, третий. Бетон расплавился. А били впустую. Нет никого. Богородица того казачка спасла, чтобы он обет сдержал.

– Казачки что хошь тебе набрешут. У них языки без привязи, – упрямствовал Чиж.

– Тьфу тебе! – рассердился Лука и отвернулся от маловера.

Слабо застучало. Появился товарный состав. Тепловоз тянул вагоны, груженные углем. Въехал на мост, который изумленно вздохнул, гулко застучал, зазвенел множеством стальных струн, каждая на свой лад, и, когда последний вагон покинул мост, вслед ему прозвучало прощальное рыдание.