Читать книгу "Эхо возмездия - Валерия Вербинина"

Однако с тех пор, как стало известно об убийстве фабриканта Селиванова, Брусницкому пришлось поступить в распоряжение вдовы и ее дочерей. Он метался по огромному особняку усопшего, выписывая успокоительные капли, бормоча утешающие слова, принимая хрустящие бумажки за свои услуги, и по какой-то странной прихоти судьбы на несколько часов сделался для Екатерины Селивановой и ее дочерей самым близким человеком на свете.

Им казалось, что только он может хоть как-то облегчить то горе, которое душило их и разрывало изнутри. У старшей дочери случился самый настоящий нервный припадок, младшая, еще маленькая, не осознавшая разумом всего ужаса случившегося, страдала за компанию, как могут страдать только дети. Вдова пыталась держаться, но то и дело срывалась на слезы и причитания.

Она рассказала Брусницкому, что когда-то не хотела выходить за Селиванова и пыталась даже сбежать из-под венца, но она рада, что у нее ничего не получилось, потому что их брак оказался очень прочным, и сама она считала его удачным. Муж делал все для нее и девочек, она чувствовала себя как за каменной стеной, и вот теперь… теперь…

– Яков Сидорович, но кто, кто же? – глухо рыдала она, совсем позабыв о том, что доктор терпеть не мог такой вариант отчества. – Кто мог его убить?

По правде говоря, Брусницкого так и подмывало ответить «следователь из Петербурга». Ломова он невзлюбил сразу же, едва увидел его лицо и почувствовал, как пальцы Сергея Васильевича стиснули его руку.

«Пожатие, как у медведя… С виду простачок, но знаем мы таких простачков, которые сложными на завтрак закусывают… – подумал Брусницкий, с неудовольствием косясь на следователя по особо важным делам. – Два убийства за два дня, шутка ли! А был такой тихий уезд…»

Помимо всего прочего, Ломов не понравился старому доктору тем, что не проявил должной деликатности и принялся допрашивать вдову почти сразу же после того, как она узнала об убийстве мужа. Впрочем, ничего особенного убитая горем женщина сообщить не смогла.

– Да, муж занимался делами, но у него не имелось таких врагов, которые пожелали бы его убить. Нет, ему никто не угрожал, и ни о чем подобном он никогда не упоминал. Нет, он никого не боялся. И, уж конечно, у него были прекрасные отношения со всеми в округе.

– Может быть, вы заметили в его поведении какие-то странности в последнее время? – отчаявшись, спросил Ломов.

Екатерина Семеновна задумалась.

– Нет… то есть… Хотя, наверное, это не относится к делу… Он хотел выставить лошадь на скачки… купил кобылу у господина Галанина… Господин Галанин ему рассказал, на какие ухищрения идут конкуренты, чтобы загубить возможного чемпиона… И Куприян очень волновался… Он даже стал вставать по ночам и проверять, как там его кобыла…

– Он ведь мог выставить сторожей, – проворчал Ломов.

Вдова всхлипнула.

– Мой муж любил повторять: «Доверяй, но проверяй…» В конюшне были сторожа. Но он боялся, что их могут подкупить… или они заснут, и ночью кто-то проберется, сделает что-нибудь с лошадью, и она будет хромать…

Мрачно сопя, Ломов смотрел на несчастное, опухшее от слез лицо собеседницы и думал: «Что я вообще тут делаю? Зачем я здесь?». Чутье говорило ему – а своему чутью агент особой службы привык доверять – что убийство Колозина и уж тем более неожиданно последовавшее за ним убийство Селиванова просто так раскрыть не удастся, и он не мог отделаться от ощущения, что обманывает столько людей – и даже неплохих людей – лишь для того, чтобы еще большая, чем он, обманщица, блистательная баронесса Корф, смогла провернуть комбинацию, которую иначе как жульнической не назовешь…

– Я понимаю, как вам тяжело было говорить о вашем муже сейчас, – сказал Ломов, – но вы должны понимать, сударыня, что следствие должно от чего-то отталкиваться, и я расспрашивал вас не потому, что не уважаю ваше горе, а потому, что надеюсь с вашей помощью выйти на верный след.

Собеседница горячо заверила его, что она все понимает и ничуть не обижается и, если у него будут еще вопросы, которые могут помочь следствию, она всегда, в любое время будет счастлива на них ответить…

– Могу ли я задать вам вопросы по другому делу, сударыня? – спросил Сергей Васильевич серьезно. – Обещаю, они не займут много времени.

Селиванова кивнула, не сводя с него глаз.

– Вы, как и ваш муж, находились позавчера на ужине у Снегирева, вскоре после которого Дмитрий Колозин был убит. У вас есть какие-нибудь соображения… Может быть, вы что-то заметили, или слышали, или… вам кажется, что вы знаете, кто убийца…

– У меня нет доказательств, – жалобно сказала Екатерина Семеновна, доставая платочек, – но мне кажется, что к смерти этого молодого человека каким-то образом причастна баронесса Корф.

– Зачем баронессе Корф убивать Дмитрия Колозина? – изумился Ломов.

– Ну, к примеру, она позвала его на свидание, потом передумала, а когда он стал угрожать ей разоблачением, застрелила его, – безмятежно ответила госпожа Селиванова. – И потом, вы меня простите, милостивый государь, но женщина всегда найдет, из-за чего прикончить мужчину…

Искренне надеясь, что то, что он подумал, не отразилось на его лице, Ломов поблагодарил свою собеседницу, еще раз попросил прощения за то, что потревожил ее в такое время, и удалился.

Не прошло и получаса после его отъезда, как к дому стали съезжаться визитеры. Это были знакомые Селиванова, деловые партнеры, уездное и земское начальство, соседи, кое-кто из бывших работников и вообще все, кто желал выразить свои соболезнования – или поглядеть на труп и убедиться, что фабриканта действительно больше нет, а значит, имеет смысл некоторым образом порадоваться тому, что сами они еще живы.

Тело Куприяна Степановича уложили в спальне, навертев вокруг остатков головы темное покрывало, чтобы скрыть страшную рану. Одна из горничных упала в обморок, и Брусницкому пришлось приводить ее в чувство; потом упала в обморок старшая дочь, которая пришла посмотреть на отца. По правде говоря, старый врач старался сторониться всего, что было связано с похоронами и смертью; и вот теперь ему пришлось находиться в доме, где лежит убитый, и к тому же посетители донимали Брусницкого вопросами о том, кто убил фабриканта и кто теперь будет вместо него вести дела. Кроме того, некоторые посетители будто бы из-за избытка скорби покушались выпить лучшие ликеры хозяина, которые стояли в спальне, а одного соболезнующего доктор поймал на том, что тот пытался спрятать в карман серебряные ложки. Тут терпение Якова Исидоровича подошло к концу, он вызвал слуг и попросил их как следует присматривать за всеми, кто входит в спальню.

– Чертовы стервятники!

Сам он хотел уехать к себе, но вдова попросила его задержаться, подкрепив слова деньгами.

– Доктор, я не выдержу… Не уезжайте, Яков Сидорович, я прошу вас! Я не за себя больше всего боюсь, а за девочек… Если что случится, не за земским же доктором посылать!

Брусницкий покорился своей судьбе и гонорару, утешая себя тем, что его поставили выше коллеги и конкурента.