Читать книгу "Без скидок на обстоятельства. Политические воспоминания - Валентин Фалин"

13 августа 1970 г. А. Н. Косыгин, завершая разговор со мной в своем просторном служебном кабинете в Кремле, сказал:

– Благодарю вас за организацию работы над Московским договором. Текущая информация была толковой и своевременной. Мы постоянно знали, что происходит. Вместе с тем МИД не суетился, не стучался из-за каждого слога в политбюро. Так бы всегда.

– Считаю долгом заметить, что Громыко руководил переговорным процессом от начала и до финала. Ваш комплимент касательно организационной стороны дела должен принадлежать прежде всего ему. Тем не менее я весьма тронут вашим лестным отзывом. Пока ни от кого с верхнего этажа, включая министра, сотрудники отдела не услышали «спасибо». Разрешите, Алексей Николаевич, от вашего имени сделать это теперь.

А. Н. Косыгин ответил:

– Я даже просил бы вас довести сказанные мною слова признательности до сведения каждого, кто заслужил похвалы.

До этой беседы с председателем Совета министров СССР надо было отмерить путь длиною семь с половиной месяцев. И каких месяцев! Случались мгновения, когда дни вмещали в себя энергию лет. Европа ощупью и с оглядкой искала себя в новом, уже не военном, но еще не в мирном пространстве. Всем предстояло переучиваться. Одним учеба давалась легче, другим труднее. Встречались и неисправимые в своих пристрастиях, коим будущее представляется приглаженным или взъерошенным прошлым. На Востоке их было примерно столько же, сколько на Западе.

Шефом-делегатом на стороне ФРГ в диалог вступил посол Г. Аллардт. Опытный дипломат, обкатанный в различных регионах, овеянный разными ветрами. Свое ремесло он знал неплохо, немецкие интересы понимал с размахом и отстаивал с апломбом. Его натура и характер, думается, не во всем сочетались с несколько грузной внешностью. Соленая шутка могла привести посла в смущение. Ему, несомненно, больше импонировали темы культуры, искусства, археологии. Личные вкусы Аллардта передавала его коллекция, неровная по составу, но включавшая немало раритетов с античных времен до автографов Гёте.

Лично у меня установились с послом ФРГ партнерские или, может быть, точнее – коллегиальные отношения. Диспуты вокруг самых каверзных проблем шли обычно в спокойном ключе. Никому из нас двоих не доставляло удовольствия ставить другого в неловкое положение. Климат известного доверия и теплоты стоил выше сиюминутного злорадства.

Аллардту почему-то захотелось сделать меня сыном археолога. Узнав об этом из газетного материала, я не преминул обратить внимание посла на вкравшуюся неточность. Он не придал эпизоду значения. Мне показалось излишним его переубеждать. «Сын археолога» и любитель археологии будут заниматься раскопками сообща.

Раскапывать было что. По несуразности наносы, образуемые деятельностью человека, именуются «культурным слоем». Из-за этого культурного бескультурья разрушаются и гибнут архитектурные памятники, возводившиеся их творцами на века. В политике новые «культурные слои» перекрывают целые цивилизации. И в самом прямом, и в переносном смысле. Ни один континент не избежал этой участи. Европа испила свою чашу в несколько приемов и полной мерой.

Вторая мировая война. Что касается Германии, Советского Союза, Европы в целом, она почти без паузы уступила место войне холодной. Вчерашний союзник стал для трех западных держав врагом, враг – союзником. А для немцев? Как им разобраться, кто прав и кто виноват? Не продолжить ли некогда затеянное, увещевая себя, что проиграна не война, а не повезло в сражениях? Почему бы нет, если Соединенные Штаты почти готовы признать: промашку дали американцы с выбором союзника в 1941 г., надо бы ее исправить.

В этой кромешной тьме еще предстоит основательно разбираться. Исходя из фактов, а не по принципу «на свой-чужой рассчитайсь», господствовавшему почти полвека.

Начни в подробностях говорить обо всем, что я знаю, что передумал, где сам попадал в поле притяжения силовой философии, это заняло бы множество страниц, но в конце обязательно ждал бы вывод: самым страшным злом, чумой XX в. является милитаризм. Безразлично, какого происхождения и пошиба, какими теориями осененный. Взявший в полон большую часть человечества и обирающий перво-наперво уже обездоленных, милитаризм и сегодня не сдал господствующих высот. Он и сейчас не спеша, со вкусом высматривает очередные жертвы.

Как ни смотри на холодную войну – возьмем масштаб, – она охватила всю планету целиком; или уровень мобилизации материальных средств и людей – в нее было вовлечено больше ресурсов, чем в обеих мировых войнах, вместе взятых; или число жертв – и по этому показателю она превзошла 1914–1918 гг., ее должно квалифицировать как третью мировую войну, которую по меньшей мере одна сторона вела до победного конца. Это не претензия на оригинальность. Нет, всего лишь освежение в памяти давнего откровения президента США Г. Трумэна, который, отвечая на соответствующий вопрос, с присущей ему прямотой заявил:

– Холодная война есть та же война, лишь ведомая другими методами.

Ему, президенту США, было виднее. Он ее затевал.

Но я отвлекся. Стол московских переговоров (употреблю в собирательном значении этот термин) ломился, но не от свежих мыслей о том, как переустроить двусторонние советско-западногерманские отношения, к обоюдному удовлетворению и на пользу Европе. А от скопленных за десятилетия риторики взаимных претензий и обвинений, подшитых в несчетных досье. Сами досье отличались кособочиной – если требовалось упрекнуть другого, обнаружить его ущербность, то навалом примеров различного достоинства. Куда беднее был ассортимент положительных познаний. Они не возбуждали интереса экспертов.

В несколько заходов Громыко проигрывал со мной, как могут выглядеть открытие и первый этап обмена мнениями. Министр предложил мне перевоплотиться в Аллардта и заговорить его голосом. Может быть, я чуть перестарался, но как-то Громыко менее шутливым тоном заметил:

– Надеюсь, с реальным Аллардтом будет полегче.

Позднее, правда, когда сводились впечатления от двух встреч с делегацией ФРГ, министр с усмешкой на устах констатировал:

– Мы не обманулись в ожиданиях и не посулили лишнего нашему руководству. Жаль времени, оно впустую утекает.

Моя реплика о том, что немцы ведут пока диалог больше сами с собой и что, не разобравшись в себе, они вряд ли станут брать быка за рога, не пришлась Громыко по душе.

– Что вы защищаете их тактику на затягивание переговоров? Почему-то все хотят, чтобы мы входили в их положение, и не принимают в расчет наши интересы.

– Статус великой державы влечет массу неудобств, – пытался я сбить нахлынувшее на министра недовольство. Если его заклинит на посылке – Бонн игры играет, то пиши пропало. – Правительству В. Брандта – В. Шееля приходится труднее, чем нам, – продолжал я свою мысль. – Мы требуем, чтобы западные немцы сблизились с нами во взглядах на реалии. Для Бонна это почти равнозначно смене вех.

– Вы бы придумали словечко похлеще, назвали бы Брандта с Шеелем революционерами, – отозвался Громыко.

По вопросам, которые он задавал, было видно, что мои аргументы все же побудили его задуматься, а заметки, делавшиеся размашистым почерком и, как всегда, почему-то наискосок листа, обещали, что кое-какие мотивы попадут в его доклад наверх.