Читать книгу "Офирский скворец - Борис Евсеев"

Тебе казалось, автобус от напора мыслей перевернется вверх дном.

Но он не перевернулся. Зато при въезде в Москву его остановил милицейский патруль, началась проверка документов, и у всех документы были, а ты свои забыл дома, и русский сюжет с малым барабаном и одной сломанной, а другой целехонькой барабанной палочкой, Бог весть какими путями очутившейся в комнате милицейского начальника, с песней под этот барабан про коней привередливых, заблеванным КПЗ и странным человеком, полночи в этом КПЗ простоявшим на голове, – закрутился вновь!

– Осень, а гражданин у нас без пальто, – заботливо сказал милицейский начальник. – Но если гражданин будет и дальше ваньку валять, то пальто может и не понадобиться: телогрейку выдадут.

– Лишнее ребро, – сказал ты неожиданно, – ничего нет лучше лишнего ребра осени!

Начальник откинулся в кресле, задумчиво сказал:

– Значит, и дальше ваньку валять будем… – И, не отрывая глаз от твоего вельветового пиджака и зеленых туфель, потянулся к селектору, но кнопку вслепую нашарить не смог, занервничал, вскочил, крикнул: – А вот мы сейчас твои ребра как раз и посчитаем! Может, и правда, лишнее завелось!

– Викентий, твою мать! – сатанея, грохнул он дважды кулаком в стену.

Разминая огромными кистями рук палку сырокопченой колбасы, вошел Викентий. Он был в сиреневом трико и в майке, на голове – повернутая козырьком назад милицейская фуражка.

– Ну и. Кому тут неймется? – спросил Викентий придушенным голосом.

И здесь сладкий и трепетный вечер, который потом короткой строкой втиснется в нескончаемую сводку великого русского сюжета под наименованием: «1 октября 1977 года», внезапно кончился.

И началась совершенно другая история.

Лицедув

Хмуро-дождливые деньки, июнь, а в гараже у Гриши гул, треск: плавится стекло, дымит железная печь, пылает новенькая кислородная горелка.

Гриша выдувает лица.

Сперва изготовляет из огнеупорной глины форму, дает ей отвердеть, потом прилаживает форму к концу метровой стальной трубки. После доводит до жидкого состояния стекло, заливает его в трубку и начинает нежно, настойчиво, с небольшими ритмичными перерывами в эту трубку дуть.

Гриша спешит. Стекло отвердевает быстро! Еще минута – и ни черта из нежно-прерывистого дутья не выйдет.

Но Гриша и медлит: так хочется еще чуток насладиться дутьем!

Щеки лицедува горят, сам он мелко вздрагивает, как тот музыкант-духовик, добывающий из своей дудки самые высокие, самые трепетные звуки.

Но вот дутье окончено. Теперь честно заработанный, у гаража на скамеечке, отдых. Машины у Гриши нет, а гараж удобный, чистый. И рядом с гаражом все как надо устроено.

Чуть погодя Гриша молоточком – стук-постук, стук-постук, глиняная форма трескается, осыпается, и уже глядит на меня чье-то возвышенно-благородное лицо. А иногда – чья-то до боли знакомая рожа.

И вот назавтра к десятку стеклянных голов, изготовленных за последнюю неделю и торжественно установленных на крепкой шершавой доске, добавляется еще одна.

Тонкостенные, идеально прозрачные, каплоухие, плаксивые и бесшабашно веселые головы – смотрят сквозь меня, в свою стеклянную, нашему разуму недоступную даль.

Но такие неосмысленные взгляды существуют лишь до тех пор, пока Гриша не приступает к основному-главному.

Он подходит к отдельно стоящему шкафчику, вынимает две бутылки чилийского розового вина Porto Cruz, банку баварского пива, три пакета разноцветного краснодарского морса.

Приладив воронку, Гриша, через отверстия в темечках, заливает по очереди пиво, вино и морс в изготовленные с любовью головы.

Искрятся мозги, булькают мысли, наливаются страстью глаза, оседает хорошо видимый сквозь прозрачные стенки осадок!

Клюквенный Чавес, желто-пенная Меркель, плодово-ягодный Кличко, портвешковый Жирик – гордо сияют своей почти натуральной величиной…

Пузан Гриша радуется, как дитя. Вытирает лысину, промокает особенной кремовой салфеткой вспухшие губы и толстенькие щечки…

Однако кончается все плохо.

В один из все тех же июньских дней вдруг – крики, полиция, суд!

И скоропалительный приговор: политических деятелей разбить, осколки стекла измельчить, Гришу – на три месяца в Клинику неврозов имени Соловьева.

Гриша в зале суда плачет, считает приговор несправедливым, жестоким…

За полгода до суда с ним уже случилась одна неприятная история.

На улице Речников Гриша подрался с вполне приличным и превосходно одетым прохожим. Мертвой хваткой вцепился Гриша прохожему человеку в ухо, поволок к гаражу.

– Отдай лицо, паскуда! – кричал по дороге Гриша. – Это мое! Я выдул, я!

Их едва разняли. Приличный человек написал заяву.

Гриша в полиции клялся и божился: увидав стеклянные глаза, до синевы прозрачный нос, играющие винными искорками щеки, он сразу понял: его, как лоха, разводят!

– Ванька Первухин уже как-то раз украл у меня стеклянную голову! Пива туда набуровил, свою голову под плащ аккуратненько спрятал, а стеклянную поверх плаща приладил – и ну прохожих пугать! А я не для пуга́лок, граждане начальники. Я для искусства, – продолжал уламывать полицейских Гриша.

Тогда ему сошло с рук. В этот раз нет. И полетел Гриша мелкой пташечкой в Клинику неврозов, к доктору Абезгаузу!

– Я тебе письмо из клиники напишу! – крикнул напоследок Гриша и тут же исчез за судебной дверью.

В сентябре – неожиданный звонок:

– Приходи скорей! Я в Горбача «Комет» залил. Сперва глянул – ух и шипит, ух и брызгает голова мыслями! Но потом всмотрелся – слишком лазурными глазки у Горбача стали. Я тогда «Комет» вылил, а мочу, что собирал для поликлиники, ты уж меня прости, через воронку – да ему и в дырочку, ему и в дырочку! Ух, и сияла, ух, и кипела моча! Сразу видать: подходящую голову нашла. Теперь-то уже отстоялась, успокоилась. Но ты все равно приходи! Цвет у нее – ну, прям восторг. Бурый, с золотинками. Правда, зловещий чуток. И знаешь, чего я тут, в гараже, вдруг понял? Знаешь? А вот: тень знает, за кем ходит!

– Ты к чему это, Гриш?

– А это я вот к чему. Хорошее изображение первообраз свой за версту чует! В общем, если копии человеческой правильную жидкость в жбан залить – так она и живому мозги прополощет! А кой-кому так даже и выправит…

Письма слепым

1

Стукнули двери, пыхнула огнем сигаретка, три аккорда – и сразу песня…

Слепые заходили трижды. Два раза мужики: один – короткопалый, русокудрый, другой – в шляпе на глаза, с волосатыми кистями рук, нервный. В третий раз зашла девушка с микрофоном…