Читать книгу "Арабская дочь - Таня Валько"

— Малика написала о трагедии, которая постигла ее в Йемене, а потом — пять долгих лет молчания.

На лице бабушки — непритворная печаль.

— Никогда не бывает так, чтобы человеку везло всю жизнь. Даже мою Малику постигло несчастье. Через месяц пребывания в Сане ее муж погиб в автомобильной катастрофе, а она была в то время на сносях. Надломленная, она хотела упаковаться и как можно быстрее выехать, но такой выбор не устраивал семью мужа, вернее, его отца и братьев. Они заявили, что она должна родить потомка их рода в Сане, а потом, скорее всего, сможет выехать, но дети останутся у них. Тут не помогли ни боевитость, ни слезы, ни даже шантаж, когда Малика пообещала убить детей и себя. После того как она родила второго мальчика, детей у нее отобрали, а ее поместили в женской комнате в большом семейном доме на прежнем месте. Чуть позже Малике предложили пустующую мансарду. Она хотела видеть детей и кормить грудью младшего сына, поэтому осталась и приняла все условия. Следующее письмо она написала тоже из Саны, а шло оно к нам в Триполи почти год. Я сверила даты на почтовом штемпеле. Она сухо сообщала, что вышла замуж за брата своего покойного мужа и что ее положение с этого времени совершенно переменилось. Позже сестра перешла на открытки. Видно, ей не о чем было сообщать. Мы получали их раз в год на Eid al-Adha[48].

Это всегда были почтовые открытки с видами, и, кстати, должна тебе сказать, что в Йемене красиво. На одной из них Малика с гордостью написала номер телефона, что, к слову, ее и погубило. — Бабушка давится смехом. — Из-за того что хотела похвастаться, она сейчас будет морочиться с двумя бездомными родственницами.

На аэродроме в Сане, после того как они проходят все инструктажи и контроли, бабушка и внучка с багажом на двух тележках наконец покидают аэропорт. Шокированные грязью, вонью и толкотней, они осматриваются по сторонам. Их окружает море неряшливо одетых мужчин с джамбиями за поясами. Среди них показывается сгорбленный старичок с помятой картонкой, на которой кто-то написал: «Ливия: Надя + Мириам». С ничего не выражающим лицом он приближается к женщинам, тычет в картонку искривленным от ревматизма пальцем, а они согласно кивают и двигаются за стариком, который, несмотря на внешность, идет очень быстро. Пожилой мужчина бросает тяжелые чемоданы в битый заржавевший пикап и жестом показывает, чтобы они садились внутрь. «Или он немой, или считает, что в Ливии говорят на другом языке, не таком, как в Йемене», — думает Марыся.

Мелькающий за окном пикапа ночной город им кажется вымершим. По правую сторону различимы во мраке современные десяти-и пятнадцатиэтажные блочные дома. Они плохо освещены, но все равно видны потеки и плесень от грибка, покрывающие их стены, и заваленные хламом балконы. Кое-где от фонарей падает немного света, и тогда открывается очень неприглядная картина: в каких-то садиках и на детских площадках полно изорванных газет, помятых пластиковых сумок и обычного бытового мусора. На газонах не видно ни единого зеленого стебелька — все засыпано отбросами. На горизонте луч света вырывает из темноты большую горную цепь. Каждые пару километров внутрь машины врывается вонь выгребных ям, которые тут, очевидно, вычищают отнюдь не регулярно. Бабушка и внучка, ошарашенные, обмениваются взглядами, рассчитывая, что они все же будут жить в лучших условиях.

Через некоторое время они въезжают в район, в котором жизнь уже пробудилась. Постоянно притормаживают, так как количество машин становится значительно больше, чем может вместить старая узкая дорога. Переезжают через большие античные ворота Баб аль-Йемен. И начинается сумасшедшая езда. Колонны машин разминаются всего в миллиметрах, боковые зеркала едва не задевают развешанные перед магазинами ткани, собаки считают, что приоритет, безусловно, за ними, и с беспечностью следуют под колеса машин. И во всей этой толпе и балагане ездят, будто шальные, скутеры и мотоциклы, обдавая всех выхлопными газами.

Посреди узкой торговой улочки пикап вдруг тормозит, водитель выскакивает и бросает их багаж в ближайший магазин, где продаются ножи. Затем он насильно вытягивает бабушку и внучку из салона, а когда они уже стоят, прижавшись к стене дома, уезжает, визжа шинами, так как в течение двух минут образовалась пробка и все ожидающие водители сигналят, словно душевнобольные. Женщины беспомощно осматриваются вокруг. Вдоль тесного закоулка с обеих сторон возвышаются удивительно высокие, как башни, дома, возведенные больше века тому назад. Нижние ярусы построены из базальта, который сейчас приятно холодит вспотевшие от страха спины, верхние надстроены из красного кирпича, а верхушка — из глины. Все фасады отделаны красивым, похожим на кружево, белым гипсовым орнаментом; особенно впечатляюще смотрятся ажурные балконы и дугообразные окна, которые когда-то были украшены вставками из алебастра, но сейчас вместо них — цветные стекла. Каменные дома, заслоняющие голубое небо и солнце, поражают своей величественностью. Между ними над дорогой висит сеть кабелей, проводов и специальных стеллажей, на которых давным-давно был растянут материал, призванный давать тень и беречь от дождя, но он почти весь порван. Кое-где сохранились маркизы, но о них заботятся хозяева бесчисленных магазинчиков.

— Надя! — Женщины слышат крик, который доносится сверху. — Надя, Мириам, ну что вы там стоите, поднимайтесь наверх!

Через зарешеченный проем окна на первом этаже высунулось болезненно худое лицо старушки, которая в подтверждение своих слов машет им рукой. Рядом с ней высовываются две головки любопытных смуглых девочек.

— Бабушка, улепетываем отсюда! — шепчет Марыся. — Это какое-то недоразумение! Запрут нас в этой башне, и мы уже не выйдем.

От ужаса глаза девушки становятся большими как блюдца.

— Войдем, по крайней мере для того, чтобы вымыть руки и пописать… — Бабушка, тоже обеспокоенная, все же настаивает на своем. — Куда мы должны пойти, маленькая моя, в отель?

Сестра бабушки, иссушенная, древняя, в свои шестьдесят лет выглядит на все сто. Ничего не осталось от ее ослепительной красоты. Наверняка горести тяжкой жизни просто уничтожили женщину. Они полностью изменили и ее характер. Кроме двух сыновей от первого мужа, о которых нельзя даже вспоминать, Малика родила еще десятерых детей; из них трое умерли в детстве, а один — при домашних родах, на которые приглашали местную акушерку. Сейчас при ней остался только пятнадцатилетний сын, родившийся последним, самый старший мужской потомок от второго брака, мелкая ребятня и дочка Лейла. Возраст последней определить трудно, так как даже по дому она ходит закрытая чадрой, видны только глаза. Марыся решила, что девушка снимает завесу с лица только тогда, когда умывается.

Малика каждый день заботится о куче внучат от полугода до десяти лет, чудовищно невоспитанных и избалованных. Женщины, прибывшие из Ливии, будут жить в пристройке на крыше, наверное, той самой, в которой жила Малика в начале своей жизни в Сане. Там всего одно помещение площадью, может, в двенадцать квадратных метров, с маленьким оббитым умывальником в углу и ведром для отходов. Бетонный пол накрыт потертым, дырявым, сплетенным из ивовых прутьев ковриком. Тонкий матрас и то, что на нем находится, вполне может служить им постелью.