Читать книгу "Летающие качели - Виктория Токарева"

Юлька, Ленка и Наташка стояли рядом. Переживали каждая свое: Юлька была бледная, почти зеленая. Ее мутило от перепадов, и она испытывала общее отвращение к жизни.

Ленка смотрела перед собой в одну точку, и отсвет пережитого восторга лежал на ее лице.

Наташка уже забыла о летающих качелях. Ей хотелось на «чертово колесо». Она сложила руки, стала неуверенно торговаться, не веря в успех.

Жизнь представлялась ей сплошной сменой праздников.

Глубокие родственники

С Невы дул осенний ветер.

Один и Другой стояли возле Лебяжьей канавки, как в свое время Пушкин с Мицкевичем, и смотрели вдаль.

Человек – часть природы, поэтому связан с ней и зависит от нее. Один и Другой стояли и зависели от осени, от ветра, от низких облаков. Тянуло на откровенность.

– Ирка сильнее меня, – говорил Один. – Она в полтора раза больше моего зарабатывает. Это меня унижает. Понимаешь?

– Понимаю, – согласился Другой.

– Во-вторых, у нее свободное расписание, и я никогда не знаю, где она бывает и что делает. Я хожу в прачечную, выбиваю ковры, купаю в ванне ребенка. Вот уже десять лет она хочет сделать из меня бабу, а я мужик. И она мужик. А женщины в доме нет. И когда я думаю, что нам придется так мучиться еще двадцать – тридцать лет, я падаю духом и мне не хочется жить.

По Неве прошел речной трамвайчик. Озябшие, нахохлившиеся пассажиры, втянув головы в плечи, стояли на палубе и, казалось, совершали воскресную прогулку кому-то назло.

– А с Верой – я бог! Когда она слышит, как я чихаю, у нее на глазах слезы от умиления. А когда она смотрит, как я ем, она смеется и говорит, что я широко кусаю. А раньше я никогда не думал о том, как чихаю, как кусаю. Я никогда не думал, что это может быть нужно еще кому-то, кроме меня. Понимаешь?

– Понимаю, – сказал Другой. Он тоже всегда думал, что жует и чихает исключительно для себя.

– В этой новой создавшейся ситуации я бы не хотел ставить в двойственное положение себя, и Ирку, и мою новую любовь, – продолжал Один, вдохновленный пониманием друга. – Это будет унизительно для всех троих. Я решил объявить Ирке, что я от нее ухожу. Разговор может быть тяжелый, поэтому будет лучше, если ты пойдешь со мной.

– Куда? – уточнил Другой.

– Ко мне.

– А зачем?

– Я же только что сказал: я хочу объявить своей жене, что я от нее ухожу.

– Если ты хочешь объявить своей жене, что ты от нее уходишь, то надо идти не к тебе, а ко мне.

– Почему? – не понял Один.

– Потому что сегодня утром твоя жена ушла от тебя ко мне. Теперь она моя жена.

По Лебяжьей канавке плавали чайки. Они были крупные, как утки, и не белые, а рябые. Один никогда не видел прежде таких чаек – должно быть, они перелетели с Финского залива на Неву, а с Невы перебрались на Лебяжью канавку.

Один смотрел на чаек и приспосабливал новую информацию к своей нервной системе.

– А почему я об этом ничего не знал? – спросил он после молчания.

– Я специально вызвал тебя, чтобы сказать. Сейчас ты уже все знаешь.

– А почему ты сразу не сказал?

– Я хотел, но ты все время сам говорил. Мне некуда было слово вставить.

– Хорош друг, – брезгливо сказал Один. – А я тебе верил.

– Я перед тобой безупречен, – заявил Другой. – Я давно любил Ирку, но моя любовь ни в чем не выражалась. Она даже не подозревала, что я ее люблю.

– А что ты в ней нашел? – заинтересовался Один.

– Она очень красивая.

– Кто? Ирка?

– У нее на лице выражение наивной доверчивости, и она постоянно задает глупые вопросы.

– Да? – раздумчиво спросил Один, как бы припоминая свою жену. – Ты не ошибаешься?

– Нет. Я почти убежден.

– Странно… А почему она ушла? Что она говорит?

– То же, что и ты.

– Ну все-таки… – выпытывал Один.

– Она говорит, что хочет быть женщиной, а вынуждена быть мужиком. У нее свободное расписание. Ты ей ничего не запрещаешь. И эта свобода – уже не свобода, а одиночество. И когда она думает, что надо так жить еще двадцать – тридцать лет, то она падает духом, и ей хочется лечь и заснуть на этот период летаргическим сном.

– Какая низость!

– Что именно?

– Говорить так о собственном муже.

– Она же не всем это говорит. Только мне.

С Лебяжьей канавки был виден Инженерный замок, в котором когда-то убили Павла Первого. Сбоку раскинулся Летний сад со статуями. Громыхал пузатый трамвай, который за глаза зовут «американка».

И казалось, что и трамвай, и сад, и замок были глубоко равнодушны к индивидуальной судьбе отдельного человека и имели выражение: ну и что?

Тебе плохо. Ну и что?

– Пойдем! – сказал Один, и друзья-соперники зашагали широким шагом в сторону реки Фонтанки, которая во времена Петра звалась «Безымянный Ерик».

Ирка сидела в кресле, закутав ноги в плед, и читала книгу Андре Моруа «Литературные портреты».

Когда вошли Один и Другой, она положила в книгу закладочку, чтобы потом легче найти нужную страницу.

– Ты что расселась, как у себя дома? – недовольно спросил Один.

– А я у себя дома, – сказала Ирка. – Теперь это мой дом. Другой – мой муж. А ты – наш друг.

– Я прошу тебя объяснить свое поведение! – потребовал Один.

– Разве Другой тебе ничего не сказал?

– Другой – посторонний человек. Мне не о чем с ним говорить. А ты – моя жена. Я у тебя спрашиваю.

– Если коротко, то я люблю Другого, – сказала Ирка. – В этом все дело.

– Глупости! – сказал Один. – Ты не любишь Другого. Ты в него влюблена, а любишь ты меня.

– Я тебя ненавижу! – призналась Ирка. – Ты мне надоел до ноздрей.

– Да, ты меня ненавидишь, – согласился Один. – Но ты все равно меня любишь. Мы прожили с тобой двенадцать лет, от молодости до зрелости. У нас с тобой общий ребенок, общее имущество и общая испорченная жизнь. Мы с тобой глубокие родственники, а родственников не бросают и не меняют.

– Все равно я люблю Другого, – упрямо сказала Ирка.

– Это несерьезно! Любовь – это любовь. А жизнь – это жизнь. И не надо смешивать.

– Не слушай его, Ирка, – сказал Другой. – Любовь – это и есть жизнь, а жизнь – любовь. Тут как раз все надо смешивать.

– А двенадцать лет? – спросил Один. – А нашу общую испорченную жизнь стряхнуть, как сопли с пальцев?

– Как ты говоришь! – упрекнула Ирка.