Читать книгу "Очарованные - Анастасия Соловьева"

Лена смотрела на него во все глаза. Чуть небрежный, обветренный под не здешним солнцем, в нежно-кремовом чесучовом костюме, ловко сидящем на нем, в бело-голубой сорочке, расстегнутой на груди, Муратов выглядел только что вернувшимся с дорогого курорта. Но при этом он остался прежним Борей – быстрым и сосредоточенным. Так он всегда заходил в студийный класс, все три года их совместной учебы.

– Нормально съездил. Уже почти восемь, можешь идти домой.

– Нормально?! Я так и знала! Я даже документы подготавливать уже начала! Правильно сделала?

– Почти правильно, Маша, почти. Документы надо будет еще дорабатывать.

– Какой раздел? – с азартом продолжала девушка. – Условия договора?

– Давай мы это обсудим завтра. – Боря улыбнулся ей устало, как вернувшийся с работы отец улыбается маленькому сыну.

– Я поняла, Борис Владимирович. До свидания, до завтра.

Раздосадованная администраторша скрылась за кулисами из рогожки, а Боря занял ее место за письменным столом.

Ему это шло – сидеть за тяжелым двухтумбовым письменным столом. Сразу было видно – хозяин. На Лену, сидящую слева в кресле, он смотрел чуть-чуть свысока. Как на просительницу, что ли?

Лена вскинула голову, испытующе, но с улыбкой заглянула ему в глаза. И едва заглянула, как почувствовала: все ее обиды остались в прошлом. То есть обиды-то, может, и не в прошлом, но вся беда в том, что их теперь некому оказалось предъявлять. Новый Боря – деловой человек, по достоинству оценивший в ней мастера-дизайнера. Но и только.

– Ну, как твои дела? – спросил Боря – молчание уже начинало делаться напряженным.

– А как твои?

– Как мои, ты, наверно, уже заметила. А вот как ты дошла до жизни такой?

– До какой?

– Как ты докатилась до игрушек?

– Я ни до чего не докатилась!

Лена испугалась, что сейчас сорвется. Достаточно было пяти минут, чтобы убедиться: Боря – он и есть Боря. Прежний. И даже от привычки читать ей эпатажные нотации он избавляться не спешит. Раньше она прощала ему все это, потому что он был ее любимым, ее молодым человеком. А теперь все – баста.

– Я никуда не катилась, – повторила Лена спокойнее, – я работаю по специальности – делаю, что умею. А ты делаешь то, что умеешь делать ты.

– И что же я делаю, по-твоему? – с насмешкой спросил Боря.

– Ты? – Она растерялась. – Да вот это все. – Лена беспомощно обвела рукой салон. – Ты пишешь и потом еще... руководишь салоном...

– Ошибаешься. Сто лет ничего уже не писал.

– Вот как?.. Отчего же?

– Долго рассказывать.

– Как хочешь. Мы собирались поговорить об игрушках. Но не в смысле – как я дошла до жизни такой. Тебя как будто заинтересовали мои звери...

– Да нет, знаешь ли. Твои кошки вряд ли могут кого-то заинтересовать.

– Ты издеваешься?! Да сколько можно-то? – Лена поднялась и направилась к выходу.

– А ты все та же! – в спину отчитывал ее Боря. – Обидчивость и наивность, как у пятилетней девчонки! Где твои бантики?

Лена не оборачивалась.

– Ну, подожди! Твои кошки совсем неплохие. И даже больше того. Но при всем том они всего-навсего детские игрушки.

– Да я и не претендую на большее!

Хорошо было бы не отвечать – молча выйти из проклятого салона, но она не сдержалась. Неправда! Он изменился – стал еще несноснее, еще жестче. Еще капризнее, еще высокомернее, еще заносчивее!

– Игрушки, – усмехнулся Боря, – не есть произведения искусства.

– Ну и пусть!

Чтобы не встретиться взглядом с Борей, Лена уставилась на висящую прямо перед ней небольшую квадратную картину. От волнения она не могла разобрать, в чем тут смысл, но скоро вообще засомневалась, что этот смысл существует.

– А в арт-галерее следует выставлять что? – продолжал между тем он, но Лена промолчала, сосредоточенно глядя на черный фон картины, по которому сверху вниз тянулись обыкновенные пеньковые веревки разной длины. К концам веревок были привязаны широкие стальные кольца, холодно поблескивающие в лучах софита. В правом верхнем углу шедевра желтело внушительных размеров пятно.

– Произведения искусства тут следует выставлять! Ясно? Теперь поняла?

– Поняла! Произведения искусства, по-твоему, это нечто такое, на что посмотришь пять минут и потом непременно захочется удавиться! А если не захочется, это не искусство. Так – поделка! Безделушка! Дрянь!

– Ну-ка, ну-ка. – Боря неожиданно улыбнулся. – Повтори! Что ты говоришь?

– Такое искусство – да кому оно только нужно?! Пока тебя не было, сюда приходили две несчастные лохушки, увидели вот этот твой артефакт, – Лена смачно ткнула пальцем в картину, – забалдели. Это то, что нам надо, говорили. А по мне, так это нужно повесить при входе в клуб самоубийц.

– Ну, скажу тебе я!.. Ты не так уж и не права. Действительно мрачная штуковина.

– И это, по-твоему, искусство?

– Не по-моему! Не по-моему!

– С каких это пор ты стал плясать под чужую дудку?

– С тех пор как стал владельцем салона.

– Стал – и что же?

– Да чего ты вскочила? Садись... Ну вот, и давай говорить спокойно. Если в моем салоне выставлено что-то, значит, я на двести процентов уверен, что это уйдет. За этот, как ты выражаешься, артефакт для клуба самоубийц сегодня утром уже внесли задаток. Вполне нормальные современные люди, а судя по материальным возможностям, даже преуспевающие.

– И ты рассчитываешь, что я вместо обыкновенной кошки приволоку в твой салон какого-нибудь монстра?! Кошку-сороконожку с человеческими пальцами на лапах?

– Отлично придумано! Оторвут с руками! А если она еще будет материться на всех языках...

– А тебе не стыдно выставлять у себя такое? В галерее твоего имени?

Лена откинулась на подлокотник и принялась разглядывать Борю. В сущности, он мало изменился. Только повзрослел. В отличие от женщин мужчинам идет возраст – они делаются значительнее. Им даже морщинки на пользу... У Бори первые морщинки уже собираются легкой сеточкой возле глаз, но глаза от этого становятся выразительнее. В его глазах обаяние и... спокойное, без холодности, чуть ироничное понимание жизни.

– Чего ты спрашиваешь? Абсолютно децельный вопрос!.. Мы можем вписаться в ситуацию или не вписаться в нее. Если хочешь вписаться, надо сделать все зависящее...

– А ты хочешь вписаться? – Елена тихонько усмехнулась.

– Хочу.

– А раньше не хотел.

– Это было раньше. В розовом детстве.

– Так бы и говорил сразу: хочу вписаться! И нечего было орать на меня.