Читать книгу "Детдом для престарелых убийц - Владимир Токмаков"

Они уверяли меня, что на Западе сейчас такой секс в моде у продвинутой молодежи. Может быть. Но в задницу титькой мне все равно не понравилось. И я сделал их по старинке, без изысков. Поставил обеих раком и отодрал по очереди так, что они оценили мою простую мужицкую правоту.

– Палки о двух концах не бывает, – сказал я им на прощанье. – Бывает конец о двух палках.

За последние несколько месяцев я не написал ни одной умной мысли.

И слава богу.

Значит, я не способствовал приумножению скорби.

ДОБАВИТЬ ДРАМАТИЗМА (

Ред.)ДОБАВЛЯЮ!

После самоубийства того юноши я как-то неожиданно для себя очень сильно затосковал.

Я стал собирать все, что было связано с его оказавшейся такой короткой жизнью. Хотел встретиться с его родителями. Позвонил им, но они, узнав, кто я такой, повесили трубку (повесить меня им понравилось бы больше).

Но я все равно выпросил у нашего редактора командировку и, хотя был невыездной, съездил в городок, где когда-то жил юный поэт. Естественно, сообщать в прокуратуру о своей поездке я не стал.

В местной многотиражке «Огни коммунизма» мне показали несколько опубликованных в ней его стихотворений. Одно было посвящено «Г. Б.», другое подписано «моей Л.». Я попросил моих коллег из «Огней коммунизма» сходить к родителям несчастного юноши и попросить для публикации как бы в многотиражке что-либо из его архива.

Я узнал, что он был влюблен в девушку по имени Люба. Она не отвечала ему взаимностью и вообще с иронией относилась ко всем его попыткам ухаживания. Местная красавица, из-за которой он дважды был нещадно бит дворовыми хулиганами. Созвонившись, я договорился с Любой о встрече.

Единственно приличным заведением в этом городке был ресторан, который с претензией назывался «Центральный».

Я пришел туда раньше, за полчаса до назначенного времени. Заказал для начала стопку коньяку и попросил нарезать лимон. Стал ждать.

Мысли проносились одна тоскливее другой.

Лучший друг за бугром, с любимыми женщинами полная неразбериха: если не хочешь повторять чужих ошибок, делай побольше своих, невесело вспомнил я одно из наставлений Семена.

По сути, я своими руками убил единственного ученика, которому по-настоящему было нужно то, что я говорил и думал. Оттолкнул его от себя, вместо того чтобы медленно, терпеливо и с любовью помогать ему в его духовном становлении.

За мыслями я как-то не заметил, как подошла она, возлюбленная и муза моего несчастного ученика. Крепкая, крупная девушка. В каждой дыре по девчонке, в каждой девчонке по дыре, вспомнил я поговорку британских моряков. Стройная и правильная, по всей видимости, очень веселая, наверняка любит шумные компании с обильной закуской и выпивкой, танцами и трахом. Господи, ну почему возвышенные натуры влечет именно к таким приземленным бабам?

Страхуются поэты, заземление себе ищут на случай грозы с громом и молниями.

Я спросил, что она будет есть и пить?

Она заказала жареные свиные ребрышки в маринаде, блинчики с икрой, салат «Оливье», печеную форель. На десерт – фруктовое мороженое, ореховое пирожное с кофе. Бутылку «Бакарди» и бутылку «Сендемэна». Пока все, скромно сказала она.

За едой она не спеша рассказала, что мой несчастный ученик действительно несколько раз присылал ей свои стихи, но она их не сохранила и даже не смогла припомнить ни строчки. Более того, всегда считала его чудиком и хроническим неудачником. Его ухаживания ее раздражали и, как она считала, даже компрометировали в глазах подружек.

Одевался он не по моде, за музыкальными и видеоновинками не следил, был какой-то несовременный. Короче, типичный тормоз, ботаник.

Вместо того, например, чтобы сводить ее на ночную дискотеку или там в кафе-бар, он повел ее в осенний лес, за город. Ну ладно бы там на шашлыки, говорила с раздражением уже за десертом муза моего ученика, а то ведь читал ей какие-то стишки, рассказывал о своем видении мира, занимался прочей непотребной и неуместной фигней.

Не приставал, не пытался даже поцеловать. Идиот какой-то, сделала вывод современная и продвинутая девушка. И отныне на его телефонные звонки и попытки проводить до дома отвечала холодным и презрительным молчанием.

– Кстати, – припомнила она за кофе с пирожными, – про вас он мне точно рассказывал. Да, точно. Еще хвастался перепиской с каким-то известным журналистом из областного центра.

– А что… что именно он говорил, ты не помнишь? – пытался я вытянуть из этой красивой молодой кобылки еще хоть что-то.

Увы, не помнила. Но, кажется, он говорил про неожиданный разрыв и что это повергло его в творческий «каприз» или, точнее, кризис, что ли?

Вот и все. Я расплатился по счету, выложив почти всю свою наличность (обратно в свой родной город пришлось добираться чуть ли не автостопом), проводил «смуглую леди сонетов» до подъезда, возле которого ее уже нетерпеливо дожидался здоровенный детина, стриженный и одетый по последней молодежной моде.

Чувствуя некоторую неловкость, я быстренько с ней распрощался и удалился. И пока не завернул за угол, меня колотил в спину горящий взгляд плейбоя. Своя рубашка ближе к телу. А без рубашки тело еще ближе.

Пошатавшись еще немного по городку, отправился в гостиницу. По дороге зашел в продуктовый и на самые последние деньги купил чекушку водки. Унылый, тусклый городишко. Низкая, давящая архитектура губернского захолустья. Лучшее место для того, чтобы вздернуться. Город пустой, как барабан, и скучный, как паутина. А тут еще я со своим гонором провинциального гуру…

Да, после такого вечера надо было как следует расслабиться.

Тараканы шуршали под обоями, горячей воды не было, ни одна розетка не работала. Но я думаю, не только раздражение на наш ненавязчивый российский сервис не давало мне заснуть в эту ночь…

К утру я наконец забылся коротким тревожным сном, и мне приснилось, что я пишущая машинка и меня заело на букве «Я».

Я объелся этой буквой, и меня заело.

– А ты проблюйся, – говорит мне кто-то из мебели, – может, полегчает.

И я изрыгнул все «Я» на бумагу.

Утром у меня заболело сердце. По крайней мере, я теперь знаю, что оно у меня есть. Встав с постели, я опять сходил в многотиражку «Огни коммунизма». Там меня угостили чаем из банных веников и сказали, что никакого архива у юного поэта не сохранилось. После его трагической гибели все, что было связано с литературой, его родители выкинули на помойку.

Их можно понять. Он был поздним и единственным ребенком. Пенсионеры-родители всю жизнь честно проработали на местном тракторном заводе и к литературным занятиям сына питали дикую неприязнь, считая (впрочем, не без основания), что сочинительство ничего, кроме скорби и отчаяния для пишущего и его близких, не приносит.