Читать книгу "Ночная певица - Наталия Медведева"

Наступает очень важный момент — поход в продовольственный магазин. Мама уже довольно насмотрелась на изобилие продуктов в маленьких лавочках и магазинчиках. Но поход в супермаркет будет как бы кульминационным — там всего много-много-много. Моя мамочка пережила блокаду Ленинграда, еда для нее — это что-то большее, чем просто продукт. Во время моего детства мама всегда беспокоилась, чтобы все было "свеженькое". Поэтому ее очень удивляет количество свежей рыбы, разложенной на прилавке со льдом: "Она же стухнет, если никто не купит!" Я объясняю, что все высчитано и проверено — сколько покупателей каждый день, сколько чего необходимо. Если остается продукт, то есть необыкновенные холодильники — самые вредные для атмосферы. Ну а если вообще не купят, то после определенного количества дней хранения выкинут, даже если не стухнет. Очень строгий контроль — маме это интересно, потому что она санэпидемиолог. Невероятное количество еды ежедневно выкидывается. Я это знаю, так как годами пою в кабаре и ресторанах всего почти мира (Лос-Анджелес, Нью-Йорк, Париж, Цурих, Сингапур даже) и вижу гигантские мешки с выкидываемыми продуктами. Они всегда находятся близко к кухне, а кухню всегда надо проходить, чтобы попасть в гримерную. "Боже мой, почему же не отдать бедным? Если не нам, то ведь в Эфиопии какой голод!" — разумно рассуждающая мама крутит в руке авокадо. Я согласна с мамой. Но великодушные гуманисты, заботящиеся о бедных, говорят, что нет денег на перевозку продуктов. Стоит не построить один "Мираж" (не клуб, естественно, а самолет), и столько миллионов освободится…

Мы долго думаем, относится авокадо к фруктам или овощам. Я пытаюсь вспомнить, что было написано в "Книге о вкусной и здоровой пище" 1957 года издания. Из той книги я помню фразу: "Если увидите в магазине кролика купите!" Цинично она должна звучать для сегодняшних читателей. Но еще я помню, что в 75-м году с баскетболистом по прозвищу Гулливер мы таки покупали кролика и объедались им, зажаренным в духовке.

С мамой мы покупаем упакованную курочку — без лап, без потрохов, без головы и без шеи. Лапы у курицы отсутствуют не только потому, что несъедобны, но и по эстетическим причинам. Курицы в супермаркеты поступают с ферм, где на каждую птицу приходится 400 кв. сантиметров. Это 20 на 20. Ходить такие курицы не умеют. И лапы у них деформированы, поэтому и обрезаны. Но зато их много-много-много. Маленькие лавочки не способны конкурировать с супермаркетами, поэтому их курочки, выращенные в естественных условиях, на природе, стоят дороже. Они, конечно, вкуснее, но кто говорит сегодня о качестве…

Когда мы возвращаемся к нашему дому, маму удивляет, насколько фасад его чище и свежее лестницы: "У вас тоже косметические ремонты делают?" Да, и то, видимо, благодаря тому, что мэрия района заставила хозяина дома сделать такой ремонт. Вообще, не все в городе чистят и реставрируют — это зависит от бюджета владельца здания. Если владелец — город, то все в порядке и здание ждет своей очереди. Правда, этот закон был проведен только в конце шестидесятых годов тогдашним министром культуры Андре Мальро. До этого Париж был очень-таки закопченным, как и до сих пор не вычищенная почему-то церковь Святого Николая на пересечении улиц Реомюр и Бобур.

Вечерний город — это будто другой город. Париж ослепляет богатством. Освещено все. Но ясно, что владелец маленькой ремонтной мастерской не оставит в ней свет на ночь, в то время как владелец модного дорогого бутика — оставит. Париж, таким образом, все больше превращается в город дорогих бутиков, современных бюро. Участились случаи выселения людей из старых домов. Их сносят, выстраивают на их месте новые — современные — и сдают под бюро и бутики. Дороже, естественно. Население с небольшим доходом все больше отодвигается к окраинам, за город. Так образуются гетто. В городе со смешанным населением преступность ниже, чем в районе с населением одного социального класса, особенно если он беден. Начавшаяся в 60-е годы и приветствуемая населением модернизация Парижа сегодня ясно дает знать, что город постепенно теряет все человеческие качества, то, за что Париж и был любим.

Свой первый вечер в Париже мама заканчивает перед телевизором. Ее поражает манера дикторов все время смотреть на телезрителя: "Как это они все по памяти говорят?" Мама не понимает, что они говорят. По мне бы так поменьше. Все новости-информация снабжены комментариями, то есть готовыми для вас, телезрителя, ответами, взглядами, мнениями. Это как футболки, которые невозможно теперь купить без надписей, или поздравительные открытки — за вас на них и обнимают и поздравляют, а вы только подписываетесь. Еще мне кажется, это немного глупо, что диктор таращится, как рыба, на зрителя — на самом-то деле он читает текст, который дается ему на панно или телеэкране. У некоторых не очень натурально получается такое чтение, и вы видите тогда, как дрожат и бегают округленные зрачки слева направо (на экране наоборот).

За месяц туризма с мамой я лишний раз смогу убедиться, что простые советские мамы крепче всего впитали в сознание революционный лозунг о равенстве. Маме даже официанта жалко: "Загоняли его, бедного!" В ресторане и кафе она по-советски гость, а не клиент платящий, а следовательно, и "музыку заказывающий". Недаром во время опросов общественного мнения, проводимых ВЦИОМ, чаще всего большинство голосов отдают за что-то всеобщее, всенародное, равное.

"Купола в России кроют чистым золотом…" — не обойдется и без Высоцкого. Эту строчку мама вспомнит, стоя на парижском мосту… Александра Третьего! Подарок русского царя французам сияет золотыми крылатыми конями по четырем краям. С моста виден золотой купол Дома Инвалидов. Единственные купола в городе, сияющие золотом. И в Версале прозорливая мама заметит, что золото на попках амуров поизносилось, так что наполовину они негритосы. "А где же королевские предметы? У нас-то все вплоть до зубочисток царей!" — Удивление мамы наводит меня на мысль, что русская революция была гуманней, а народ сознательней: здесь не украли только кровать Марии Антуанетты, и то, видимо, потому, что нелегко ее, кроватищу, было красть. Зазывающие сфотографироваться на площади Согласия под украденным Наполеоном в Египте обелиском послужат темой для разговора о том, какой бизнес будет открывать мама, когда окажется среди 30-40 миллионов безработных. Как я не верю Саше Соколову, заявляющему, что "в Греции никто не работает, а все греки богатые…" (интервью в каком-то из номеров журнала "Юность" 89-го года), так я не верю, что все эти миллионы срочно захотят открыть свои лавочки и киоски. "Глажу рубахи!", "Чиню унитазы!", "Сосу …!" — вот эти последние, предлагающие свой сервис, освободят, правда, занимаемые ими — по документам — должности уборщиц гостиниц.

Как реликвии, я буду хранить растворимый кофе, чай и зубную пасту, привезенные мамой "хоть как-то помочь тебе за границей". Для простой советской мамы я все еще за границей, вот уже 15 лет. Как странно мне слышать сожаления людей о тех, кто должен жить за границей… Это же такой шанс! Не туристом обежать туристские же достопримечательности, а именно жить. Узнать другую культуру, ритм, обычаи. Чтобы себя узнать! И чтобы стать более зрячей к своему дому, пусть он и не является зафиксированным местом жительства вот уже пятнадцать лет.

1990 г., Париж